Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта

Я, желая для начала удостовериться, реально ли это дело, сказал лишь:

— Ну, пока рано делить доходы.

Но он наклонился ко мне вплотную, — я даже почувствовал его дыхание на своем лице, и прошептал:

— Прежде чем приступить к операции, надо обговорить условия.

И напомнил известную притчу о жуликах: никто не видал, как воровали, но все увидели, как дерутся из-за добычи. Я не нашелся, что ответить. Дело-то вправду было непростое. Подумал: уж не отказаться ли? Но тут услышал голос уполномоченного:

— Через сорок восемь часов получишь ответ.

Я возликовал. Договорились: послезавтра я снова к нему подъеду. И распрощались. По дороге домой я все думал: ведь настанет же день, когда Аллах спросит с меня за все мои махинации; мне-то и самому они были не по душе, вечно дрожишь из-за них в ожидании расплаты. Делаешь дело — трясешься. А едва доведешь его до успешного конца, вынырнут, словно из-под земли, какие-то типы, и каждый, твердя, он, мол, тоже руку здесь приложил, требует своей доли. А другой просто разнюхал что-то и не желает молчать. Тут-де нанесен ущерб интересам страны, и гражданский долг повелевает ему сообщить куда следует. Понимай так, что молчание тоже имеет свою цену. В конце концов самому остаются жалкие миллимы. А ведь выгодные дела подворачиваются не каждый день: пока еще дождешься платы, долгов набежит столько, что иной раз барыша не хватает — с ними расплатиться. Прибавьте сюда ежедневный риск, вечную необходимость таиться, страх разоблачения, призрак тюрьмы, все время маячащий перед глазами. Сам-то я все готов вынести, страшно за детей, они ведь ни в чем не виноваты. Если скажу, что меня мучит совесть, вы засмеетесь и не поверите. Решите, хочу разжалобить. Но, клянусь, когда б не нужда, нет, не пошел бы на это. Да и потом, добрая половина моих дел может сойти за помощь невинно пострадавшим. Хотя дело сына омды отнюдь не из их числа. Тут уж я не выступаю поборником справедливости. Нужда, повторяю, только нужда заставила меня с ним связаться. Я считаю, сын омды должен идти в армию. Зайди тут речь о моем сыне, ей богу, сам бы взял его за руку да повел на призывной пункт. И домой бы вернулся счастливый и гордый тем, что сын мой служит родине. Омда пожаловал ко мне в тяжкую для меня минуту. Я был на мели. В доме ни гроша. А голод он, известно, не тетка. Смысл этого выражения непонятен тому, кто вычитал его из книги, раскинувшись в кресле посреди уютной квартирки после плотного обеда. Такой человек чувствует лишь приятное опьянение, добрая еда пьянит, точно вино. Потому-то и без толку говорить вам о голоде. Но все-таки вы должны знать, после увольнения мне ни разу не выплатили пособия по социальному обеспечению, поскольку я был уволен по мотивам, порочащим честь.

Итак, продолжим нашу историю. В назначенный срок я встретился с уполномоченным за зданием призывного пункта. Выглядел он веселее, чем в прошлый раз. Угостил меня сигаретой, посмеивался. Сказал, что два дня подряд размышлял над делом сына омды. И всякий раз убеждался: оно не из легких. Но ради меня и ради тех несчастных, что прибегают к его помощи в трудную для них минуту, он сделает все, что нужно. Сын омды не пойдет в армию. Но придется привлечь к делу чиновника из бюро регистрации актов гражданского состояния, инспектора здравоохранения, еще двух чиновников из другого государственного учреждения и их непосредственного начальника, располагающего гербовой печатью. Слова его привели меня в ужас. Вся эта пропасть сообщников означала одно — мне достанутся лишь объедки. Я предложил обсудить главное. Тут у него тревожно забегали глаза, он отвел меня подальше от дома, напомнив, что и стены имеют уши. Мы остановились посреди маленького поля, засеянного кресс-салатом. Пряно пахло зеленью. Прямая линия, — начал уполномоченный, — суть кратчайшее расстояние между двумя точками. И в деле сына омды тоже есть такая линия, хоть и не совсем прямая. Я сделал нетерпеливый жест.

— Не торопись, — успокоил меня уполномоченный, — поспешность — от шайтана.

И стал излагать свой план, главным достоинством коего была абсолютная надежность. Мы отправились ко мне домой, там уполномоченный потребовал лист бумаги и карандаш и расписал весь план от «а» до «я». Наверху вывел огромный заголовок: этапы операции. Ниже: участники операции. И еще ниже: расходы. Общая схема и главные моменты операции были разработаны. После его ухода я взял карандаш и склонился над листом со схемой, обдумывая детали. Дело захватило меня — что значит долгое бездействие! — и, быть может, впервые за последние годы, голова моя работала с полной отдачей. После нескольких часов напряженной работы передо мной лежала кипа бумажек, исписанных мелким красивым почерком — подробно разработанный план операции. Прошу прощения, но я хочу ознакомить вас с ним. Надеюсь, тогда и вы поймете, как несправедливо обошелся Египет с одним из талантливейших своих сынов.