Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта

Сперва, приступая к новому делу, я всякий раз надеялся — оно-то и будет последним. Но едва я успешно завершал его, сам не ведаю как оказывался втянутым в новую махинацию. И они раз от разу становились все рискованнее. Ох, и зачем я все это рассказываю? Просто, наверно, мне хочется поплакаться на свою судьбу, хочется, чтобы вы мне посочувствовали. А вообще-то, самое худшее миновало. Несколько месяцев назад посетил меня мой старый знакомый, офицер из соседней деревни. После увольнения в отставку он снова вернулся к себе в деревню и явился меня утешить: вышел закон, по которому лица, уволенные в нарушении дисциплинарной инструкции, должны быть восстановлены на своем рабочем месте. Предложил нам вдвоем подать заявление о пересмотре моего дела. Уж мы ли не жертвы беззакония? Я призывал его к терпению. Терпение, — учили наши деды, — благо, а поспешность — она от шайтана. Не лучше ли выждать, пока кого-нибудь восстановят? Тогда и нам успех обеспечен. Я обрел душевное равновесие. Работы стало больше прежнего. В деревне не было твердой власти, каждый делал, что хотел, ничего не опасаясь. Мой приятель офицер утверждал, что надо ловить момент и не упускать возможностей, — такое больше не повторится. Нынче египтяне действительно свободны. Впервые в истории Нильской долины. Каждый волен делать что ему заблагорассудится. Хочешь уехать, уезжай. Хочешь сбежать, беги. Все дороги открыты. Было бы чем платить. Есть у тебя пиастр, значит, и свободы у тебя ровно на пиастр. Знаю-знаю, вас прежде всего интересует дело сына омды. А я, прошу прощенья, пустился в истории, до которых вам, может, и дела нет. Просто захотелось поболтать. Заботы день и ночь гнетут душу. Тут и каменной горе не выдержать. Ну, будь по-вашему, вернусь к истории сына омды.

После ухода омды сел я и задумался. Вспомнил его рассказ о возвращении земли. И почувствовал на сердце облегчение, так, думаю, и ко мне вернется моя должность; только решил, как восстановят меня, брошу все свои махинации. Даже поклялся себе: дело сына омды будет последним. Поехал в маркяз. С моим-то опытом в подобного рода делах я обычно сразу находил ключ к проблеме, видел, с какого конца к ней подступиться. Но дело сына омды напоминало мне узелок на шелковой нитке — поди развяжи! По дороге в маркяз я встретил много знакомых. Люди ко мне в это время относились как-то неопределенно, — вроде уже не честили, как после увольнения, но и прежнего уважения не оказывали. Хотя кое-кто уже поговаривал, что, возможно, я стану вскоре инспектором школы. В маркязе, на призывном пункте я разыскал уполномоченного по мобилизации, кивнул ему — мол, надо поговорить, — и вышел на улицу. Дождался уполномоченного, мы завернули за угол дома и уселись на берегу небольшого канала, подводящего воду к полям вокруг маркяза, под старым — старше самого городка — камфарным деревом. Уполномоченный был явно рад меня видеть.

— Привет, господин маклер.

Это «господин» прозвучало добрым предзнаменованием. Оглянувшись по сторонам, уполномоченный попросил не мешкая перейти к делу. Я изложил ему историю с сыном омды. Он сперва помолчал, устремив взгляд в небеса, потом встал, отбросил спичку, которой ковырял в зубах, улыбнулся и вдруг громко расхохотался. Заговорил, как водится, о трудностях, о риске: а ну как, мол, все откроется. Я дал ему выговориться, а потом, тоже как положено, заверил: такого ума, как у него, не сыщешь на всем белом свете. Это своего рода обычное состязание между нами. Цель уполномоченного — вытянуть из меня побольше. Я решил, брошу-ка ему приманку, и сказал:

— Да это сделка века!

Почувствовал, клюнуло. Черты лица уполномоченного разгладились. Немного поколебавшись, он снова уселся на землю. Началась привычная игра — хождение вокруг да около. Он говорил о частностях и избегал главного, — а оно-то его больше всего интересовало, — размера вознаграждения. Наконец я поставил вопрос ребром, но он и тут уклонился, заявив, что дело сложное и, возможно, потребуется привлечь более широкий круг исполнителей. Все, конечно, будет сделано на месте, в маркязе. Помощь из Александрии или Каира нам ни к чему. А половину дела провернет сам омда, у себя в деревне. Услыхав это, я даже рот раскрыл от удивления.

— Но я, — добавил уполномоченный, — единственный среди вас государственный служащий да к тому же уполномоченный по мобилизации, значит — рискую больше всех. Если корабль пойдет ко дну, все вы спасетесь, кроме меня. Ты и сам-то останешься в тени.