Сол Стейн - Другие люди

Почему я болтаю не пойми о чем с этим ребенком?

— Мистер Томасси, я понимаю, вам гораздо проще иметь дело с ограблением или убийством…

— Да, проще!

— Вы, мужчины, можете играть за обе команды. Грабить сами и подвергаться ограблению, убивать и падать под пулей убийцы. Но, когда речь заходит об изнасиловании, ситуация меняется в корне, равенство мужчин и женщин исчезает, как дым, потому что вы можете изнасиловать нас, а мы вас — нет. Вот почему вы не можете понять, что я сейчас чувствую!

— Ну что вы так горячитесь?

— Горячусь? А что нам, женщинам, делать? У нас есть отверстие, куда хочет сунуться тысяча психов, и многие не боятся предпринять такую попытку, потому что сотни лет им удавалось выходить сухими из воды. Они говорят, она соблазняла меня. Посмотрите, как вызывающе она одевается. Как она ходит, выставляя напоказ свои прелести. Да она сама на это напрашивается, говорят они. Ведь так? Все женщины на это напрашиваются? Так, мистер Томасси?

— Некоторые, да.

— Даже такие, вроде бы, милые люди, как вы, верите подобным аргументам. Полагаю, теперь вы напомните мне о мазохистках, которые говорят, что им нравится, когда их насилуют. Еще одна ложь. Им нравится притворяться, будто их насилуют. Если же хоть одна из их интрижек перейдет в настоящее насилие, я хочу сказать, неконтролируемое насилие, когда женщина никак не может повлиять на ход событий, вы увидите, как быстро изменятся ее взгляды. Никто не любит подвергаться насилию! И, кроме того, мы говорим не о редкой извращенке с особыми вкусами. Мы говорим об огромном большинстве женщин, жаждущих нежности и любви, которые никак не могут втолковать толстокожим мужчинам, что они не хотят, чтобы их насиловали.

— Мужчин тоже насилуют, — заметил я.

— В тюрьме.

— Совершенно верно.

— Что ж, по крайней мере, эти насильники сидят за решеткой. Туда я и хочу отправить Козлака!

И вот тут, слушая ее напористую речь, я начал вспоминать голос моего отца.

— Чего ожидают от нас мужчины, если мы живем одни? — продолжала Франсина. — Мы должны запираться на все замки, никого не пускать в наше жилище, вешать на дверь табличку: «Уходите, не беспокоить, никаких соседей, никаких гостей». Мне надобно купить пистолет? Научиться пользоваться им? Или вы хотите, чтобы я поскорее вышла замуж за какого-то идиота, дабы не подвергать себя опасностям жизни в одиночестве?

Джордж, сказал мне отец, у тебя выросли волосы пониже пупка, так что я должен тебе кое-что сказать. Подождем, пока твоя мать ляжет в постель.

— А как нам ходить по улицам? — не унималась Франсина. — С автоматом наперевес?

Мне было тринадцать, когда отец решил поговорить со мной. Мама, сославшись на головную боль, поднялась в спальню сразу после обеда. Помнится, я что-то выстругивал перед камином, когда папа положил мне руку на плечо. Я не слышал, как он подошел, и от неожиданности выронил нож.

— Подними его, — распорядился отец.

Я поднял. И тут же мне захотелось воткнуть его в живот отца.

— Сложи нож, — он, должно быть, читал мои мысли. — Убери его, Джордж.

Я сунул сложенный нож в карман. Только тогда он пододвинул второе кресло, чтобы мы сидели бок о бок, глядя на огонь, а не друг на друга.

— Я хочу поговорить с тобой о сексе, — сухо начал он.

— Я ждал.

— Секс — это важно. Как и лошади.

Тогда он еще надеялся пробудить во мне тягу к лошадям.

— У мужчин есть такая штуковина, вроде палки.

Я почувствовал брошенный на меня взгляд.

— У женщин есть дырка под животом для нашей палки, ты это знаешь?

Я кивнул.

— Это секс.

И повисла мертвая тишина, я даже не слышал его дыхания. Какое-то время спустя повернулся, чтобы увидеть его чеканный профиль. Отец глубоко задумался. Потом почувствовал мой взгляд и посмотрел на меня. Я тут же уставился на огонь.

— Это не все, что я хотел тебе сказать, Джордж.

Я перебирал в голове варианты. Что значит, это не все? Он расскажет мне о палке и дырке? О том, как беременеют женщины? Или о том, что онанизм приводит к слепоте?

— Твоя мама… — и он замолчал.

Я представил себе его обветренное лицо над маминым, вот он подтягивает кверху пижаму, обнажая поджарые ягодицы, а ее ночная рубашка уже задрана выше талии.

— Твоя мама — моя вторая жена.

В тринадцать лет я уже наловчился подслушивать разговоры в спальне родителей, так что он не открыл мне Америку. Поскрипывание пружин родительской кровати вызвало мою первую эрекцию.

— Ты этого не знал?