Росс Кинг - Домино

— Когда ты откажешься от его покровительства?

Маддалена зашевелилась под стеганым одеялом. Она не спускала с плеч покрова исключительно из скромности: шел уже июль, летняя villeggiatura [77] . Венеция, душная и опустевшая, находилась отсюда в двенадцати лигах; ее властители рассеялись по окрестностям, вроде того места, где обретались Маддалена с Тристано. Здесь продолжался карнавал. Вчера в бальном зале у графа состоялся музыкальный вечер, сегодня утром — угощение на открытом воздухе, на прохладной поляне в лиге от виллы. Граф, думала она, наблюдал за ними на обратном пути, когда их коляска петляла меж тополями, вязами и деревцами падуба. Сам граф, вместе с Пьоццино (Шипио присутствовал здесь также: он был в большом фаворе у графа), следовал за ними в другой коляске. Да, когда граф, покидая коляску, ступил на скамеечку для ног, взгляд его был очень внимательным, оценивающим. Какие подозрения таились за этой улыбкой? И еще в тот вечер им было очень трудно ускользнуть. Только неразбериха, царившая на festa, позволила им прокрасться — никем не замеченными? — через сад, где полукругом росли олеандры и акант. Мимо мраморных статуй — вепрей, грифонов, купидонов на дельфинах, — отливавших в сумерках мягкой белизной. Через подковообразный сводчатый проход и вдоль низкой бутовой стенки. И наконец, в одну из крохотных беленых хижин за голубятней и полукруглой задней стеной храма Добродетелей.

— Он этого ни за что не позволит.

— Тогда шантажист — он, а не я.

Однако, как ему было хорошо известно, дело не сводилось к такому простому решению. Маддалена уже объясняла это полдюжины раз. Маскарад должен был продолжаться, потому что она, в конце концов, была женщиной. В Папской области, где она начинала петь в опере, женское пение рассматривалось как кощунство, причем не только в церкви, но и на театральных подмостках. В других местах отношение было не многим лучше. Идея выдать Маддалену за Прицциелло принадлежала графу. Он видел ее на одном из публичных исполнений «Пьета». Вернее, он ее слышал, так как зрителям не было дано возможности хорошо разглядеть девушек — только бросить взгляд на эти удивительные создания через железную решетку. Сонм ангелов, недоступных взору. На следующий день он явился как посетитель, но беседа состоялась также через решетку — уже другую. Он видел золотой крестик и плиссированный лиф из голубого муарового шелка, но не лицо «Маддалены» — сестры его искусно занавесили. Двумя днями позднее, сделав скромный взнос в пользу Pia Congregatione [78] , граф был допущен одной из этих благочестивых дам прямо к постели девушки.

— По его распоряжению нас обоих убьют, — произнесла Маддалена бесстрастным голосом. — Помнишь бедного малыша Кальве? Он тоже клялся в любви.

Годом ранее этот маленький француз, художник-пейзажист, строил ей куры, не сомневаясь, впрочем, что Прицциелло — мужчина. Продолжая свои ухаживания со все возрастающим пылом, которого не остудили ее холодные отказы, Кальве сделался опасен. Прошлым августом его тело попало в сети двух рыбаков, промышлявших в лагуне кефаль на своем bragozzo [79] .

— Сегодня, госпожа, нам предстоят куда более важные дела. — Тристано вернулся в постель и поцеловал Маддалену в лоб. — Идем, фейерверк вот-вот кончится. Нам нельзя опаздывать на маскарад. Где, скажи, твой костюм? Не предстоит ли мне сегодня узнать твое истинное лицо, мой прекрасный юноша?

Белая рука Маддалены высунулась из-под одеяла и сбросила крышку кремовой картонной коробки. Внутри было сложено восточное платье из ультрамаринового дамаста и украшенный драгоценностями пояс от турецкого костюма, который она позавчера приобрела за 200 флоринов в лавке синьора Беллони на мосту Риальто.

— Спасибо, signore, — сказал маленький костюмер с любезным поклоном и широкой улыбкой. — Спасибо. Это честь для меня, синьор Прицциелло. Истинная честь!

— Но как же синьор Беллони узнал его… или, скорее, ее… То есть, — продолжил я, — как Беллони узнал, что его клиент — Прицциелло?

Леди Боклер ненадолго прервала рассказ, чтобы налить нам по стакану рейнского вина и взять у мадам Шапюи две тарелочки с клубникой. Четыре стакана вина уже успокоили меня; каждый глоток, казалось, гладил изнутри грудь, лениво прокатываясь по пищеводу. С разрешения миледи я поджег от пламени свечи трубку и теперь пускал в потолок клубы вонючего дыма, отчего казалось, будто в комнате тлеет небольшой пожар.