Антон Уткин - Дорога в снегопад

— Так в монастырь, — пояснил Сергей таким удивленным голосом, словно то, что он сказал, разумелось само собой, — в Пихтинский.

— Это вы пешком туда ушли? — округлила глаза Кира. — Но это же, я слышала, матушка говорила, сто с лишним километров.

— Да, где-то так. Так пешком и пошел. Три дня шел. А у нас волки. Оружие-то было, конечно, но как с оружием в монастырь? Так я взял с собой флакон с керосином и паклю. Это меня отец еще научил, он так в школу ходил за семь километров, ну, в детстве, когда маленький был.

— А ночевали где?

— В деревнях ночевал.

— И пускали?

— Кто-то пускал, кто-то нет, — без тени осуждения к последним сказал Сергей. — Ну, в общем, дошел. А меня не принимают. Тогда, знаете, в монастырях много, будем говорить, разного темного народу пряталось, так настоятели стали паспорта требовать. А у меня паспорта не было — десять лет уже без паспорта жил. Что делать? Игумен говорит: «А если проверка?» Ну, я ему сказал: «Если приедут и возьмут меня, я с ними и уеду. Твори, как говорится, Бог, волю Твою…» Одним словом, оставили все же меня, послушание дали: снег там убирал, дрова колол, а потом стал игумена возить — «шестерка» у него тогда была. Монастырь-то новый, строился еще, ну вот мы с игуменом на «Жигулях» шестой модели по району колесили, то на рынок, то еще куда. Три месяца, в общем, там провел. А когда Сретение подступило, как-то я ощутил, что готов к покаянию.

Некоторое время, уйдя в себя, Сергей молча вел машину, угрюмо глядя вперед, потом опять заговорил:

— А что такое покаяние? Это когда душу свою как половую тряпку от греха отмоешь в семи водах, и после этого каждая пылинка на ней видна. А со мной как бы чудо приключилось: как покаялся, так все забыл напрочь — клички там всякие, телефоны, как будто память у меня кто-то вычистил. Детство все больше вспоминалось, а то, что недавно было — ну совсем ничего не помнил.

— А как в вашей среде отнеслись к вашему поступку?

— Кто-то понял, кто-то нет, — пожал он плечами, — но все, как видите, обошлось. Неприятностей особых не испытал. Во время Великой Отечественной тоже же из мест заключения уходили на фронт, тоже это вызывало разное отношение у тех, кто этого не принимал. Хотя, конечно, время было уже другое — если бы в девяностые такое случилось, то вряд ли бы меня в покое оставили… Да я из монастыря вышел другим человеком, это было видно всем. Я, знаете, уже пять лет как не только матерно не выражаюсь, но и простого бранного слова не произнес.

Кира смотрела на своего собеседника с возрастающим интересом, но и с некоторой опаской.

— А сейчас чем занимаетесь, если не секрет? Кроме алтарничества?

— Сейчас главным образом, — ответил Сергей, — восстанавливаю Спасский храм. С отцом Геннадием. Такое послушание получил… Жил когда-то разбойник такой, Опта. Не слыхали про него? Великий был разбойник, страшный, сколько людей погубил, а потом прозрел, раскаялся и много святых мест основал… Вот и я, — заключил он с какой-то странной смесью смущения и самодовольства, — вроде того.

Ехали еще довольно долго, переехали студеную Покшу, и наконец колеи уперлись в метровую стену будылья. Кира подождала, пока Сергей развернется, и они устремились в пересохшее море высокой травы. Путь им пересек овражек, по дну которого лежали редкие зеленоватые камни. Скоро в пустых тополиных кронах мелькнул бледно-зеленый чешуйчатый купол с сильно завалившимся крестом. Вероятно, примерно таким образом английские туристы в джунглях Ассама натыкаются на древние сооружения исчезнувших цивилизаций, о каковых находках регулярно и радостно сообщает пресса. Оказывается, подумала Кира, в России существуют не просто дыры, но и дыры в самих этих дырах — пространства, уже живущие вне времени.

Еще один крест старинной ковки, видно, упавший, был кем-то поднят и бережно прислонен к апсиде. Мшистые серые надгробья былых времен жались к белым стенам. В оконных проемах еще держались витые решетки и кое-где даже стекла. На крыше алтарной части росла молодая березка. В тишине было слышно, как капли тумана шлепаются в палую листву. Тихий ветер шевелил ветки голых кустов. На много верст вокруг не было ни людей, ни жилья.

— Да кто уж теперь сюда придет? — риторически спросил Сергей, словно прочтя Кирины мысли. — Деревни, все ж деревни раньше-то вокруг были, а теперь нет тех деревень. Люди ушли. Батюшка ушел. Служить не для кого. Наш-то приезжает, когда хоронят тут или еще чего. Погост-то живой еще.

Кира обернулась и медленно пошла между крестов, между столбиков из сваренного железа с красными звездами, мимо совсем уже древних замшелых камней, надписи на которых навсегда скрыло время. Но две могилы были совсем свежими, ярок был суглинок на их боках и ярки голубые траурные ленты на венках.