Антон Уткин - Дорога в снегопад

Как ни странно, встреча с загадочным Андреем Николаевичем, которая поначалу так напугала Алексея и отвратила его от планов устроиться дома, понемногу показала себя и с другой, как бы противоположной стороны. Угодников, от которого Алексей не сделал секрета о своей встрече с одним из хозяев нынешней жизни, поглядел на все это куда более спокойно. Конечно, он и не собирался воспользоваться предложением Андрея Николаевича или, чего доброго, подталкивать к этому Алексея. Просто он понял, что теперь в союзничестве с Алексеем можно и даже нужно налаживать свое научное дело — наподобие центра имени Алмазова в Петербурге.

Несмотря на свою понурую внешность, в душе Угодников оставался оптимистом. Положение науки в России да и самой России он находил тягостным, правительство — преступным и антинародным, но его ум, неустанно работавший в поисках средства исправить положение, уповал на социальную асимметрию. Да, внутри страны наука развалена, но сколько русских ученых плодотворно работают за границей. Стоит вернуться хотя бы одному из них, человеку с именем, по-настоящему талантливому, и организм начнет очищение как бы за счет самого себя. Вокруг этих независимых подвижников-одиночек начнут образовываться кластеры, свободные от нищенского бюджета, они смогут изыскивать финансирование за счет потребностей бизнеса, который все-таки теплился еще в России, — потребностей разумных, не имеющих ничего общего с фантастикой обезумевших Андреев Николаевичей, и таким образом изменится сама структура науки, ее организация. И в этом смысле его взгляды напоминали взгляды вдохновителя группы «Противодействие» Андрея Силантьева, мечтавшего о том, что алтайская республика «Златогорье» станет со временем центром новой России, притянув на свою орбиту все по-настоящему здоровые, трудовые и честные народные силы.

Правда, слишком свеж был пример Олега Кулефеева, о котором с таким вдохновением рассказал Угодников Алексею во время их первой встречи. С другой стороны, и Олег Кулефеев относительно самой науки был все-таки не Алексей Фроянов.

В 2007 году, как, впрочем, в предыдущие и последующие, в России не признавались степени западной научной иерархии, потому Алексею, чтобы продолжить свою деятельность на том уровне, на котором он вел ее в Эдинбурге, надо было становиться доктором отечественных наук. Для защиты докторской требовался научный консультант, и после недолгих размышлений Алексей остановился на кандидатуре Вадима Михайловича Извекова, отце Кати и тесте Кости Ренникова.

В субботу 4 ноября с этим предложением он отправился к нему на станцию метро «Университет». Вадим Михайлович жил в том же доме, что и профессор Простаков, и, проходя по двору, Алексей с грустью посмотрел на знакомые окна. У Простакова была дочь одного примерно возраста с Алексеем, но он совсем ее не знал.

Домашнее облачение Вадима Михайловича было поопрятней дачного, однако ж немногим от него отличалось. Квартира была просторная и казалась бы огромной, если бы не книги, которыми от пола до потолка буквально были заставлены все ее стены. Вадим Михайлович провел Алексея на кухню, тоже не вполне свободную от книг, и, пока хозяин приготавливал чай, Алексей изложил суть своего дела.

— И что же, позволь спросить, — искоса посмотрел Вадим Михайлович на Алексея, — одни лишь альтруистические побуждения подвигают тебя на такой выбор?

Алексей вздохнул.

— Понятно, — тоже почему-то вздохнул проницательный Вадим Михайлович, хотя тут же сказал: — Да и не вздыхай, потому что то, что заставляет тебя вздыхать, может быть, поважнее. Ну, рассказывай.

Едва прозвучало имя Киры, как Вадим Михайлович встрепенулся.

— Киру помню, — удивленно как-то молвил он. — Хорошая девочка. Дочка у нее, по-моему? Наша Катя с ней дружит. Наша Катя вообще с кем только не дружит. — Произнеся имя дочери, Вадим Михайлович нахмурился и испытующе посмотрел на Алексея, от которого не укрылись горечь последней фразы и ее скрытый смысл.

Вадим Михайлович никогда особенно не любил Костю, считал, что тот продал науку, мечтал он о совершенно другом зяте, но теперь, когда случился разрыв, решительно принял сторону Кости, а дочь свою поневоле осудил. И сейчас, это было видно, он испытывал за Катю самый неподдельный стыд.

Он испытующе посмотрел на Алексея:

— Знаешь, небось?

Алексей неохотно кивнул.

— Ты мне скажи, — воскликнул Вадим Михайлович, — с ума, что ли, все посходили?