Антон Уткин - Дорога в снегопад

Все понимающе задумались, и в салоне воцарилась тишина.

Граф летел на своем «Фольксвагене» по пустым белым дорогам, как будто опаздывал на свидание. И только Московская кольцевая, уныло стоявшая в обоих направлениях, смирила наконец его пыл. По-черепашьи они вползли на МКАД и отжали себе место в клубящейся выхлопными дымами бескрайней карусели.

В Москве тоже наступила зима — мучительная, невыносимая, мокрая. Все без исключения — и праведники и грешники — в полной мере ощутили те самые последствия всеобщего потепления, в которое так долго отказывались верить с узколобой себенаумеевщине пензенского мужика. Фонари зажигались в три пополудни, в сумерках выглядели желтыми пятнами, но по мере того как сгущалась тьма, их лампы белели, будто от злости. Обнаженная земля из последних сил ждала снега, но он не шел, а капал, и те охлюстки, которыми все же снисходили небеса, таяли еще в воздухе, и, смешанные с песком, его остатки тут же схватывались морозом. Красавица-роща белела кусками, будто прикрытая изорванной заячьей шубейкой, на тропинках лежал серый бугристый лед, и казалось, что березы дрожат от унижения под холодным, резким, грубым морозным ветром, как дрожала бы Пенелопа от прикосновений распоясавшихся женихов.

Алексей не жил, а думал. Возвращение в Эдинбург к работе стало казаться ему самым естественным исходом. Несколько дней его средневековая квартирка на Королевской миле представлялась милым и обетованным местом, свидание с которым разгонит печаль и приведет в порядок ум. Он вспоминал сахарную улыбку Химического Али, манеру Джонатана смешно дергать плечом и даже едва заметно улыбался при этих воспоминаниях.

Однако при мысли о Рослине сомнения брали его. Смутно он понимал, что ему тяжело будет поехать туда. Ведь когда он был там весной, будущее рисовалось таинственным и прекрасным, точно он выполнил непростой урок, данный ему, как сказочному герою, неперсонифицированным злым царем, и отныне он должен быть свободен. Теперь же получалось, что кто-то, кто говорил с ним тем вечером в сумерки, обманул его, или сам он принял шелест вязов за голос, дающий обещания.

Приглядываясь к себе, с каким-то брезгливым интересом он поймал себя на мысли, что за те пять месяцев, которые провел уже дома, исподволь мимикрировал под среду. Его, встречаемого овациями в очень уважаемых учебных заведениях мира, взгляд милиционера, тупого неотесанного парня, случайно останавливавшийся на нем, заставлял чувствовать робость и неуверенность. Он, имевший возможность в Эдинбурге переброситься дружеским словом с любым продавцом тех магазинов, которые обычно попадались ему на его маршруте от дома до работы, теперь стоял в «Пятерочке» в бесконечной единственной очереди-гусенице, закипая от праведного гнева, в то время как простаивали целых четыре кассы, но по какой-то странной солидарности с остальными молчал, терпел и не возмущался.

Он наметил отъезд на пятнадцатое января, чтобы побыть в Новый год с матерью, и съездил на кладбище к бабушке. Было ветрено, и березы, которыми оно поросло, тяжело раскачивались, то сходясь, то расходясь кронами где-то высоко над могилами, и этот беспокойный ветер, казалось, выдувал из головы все мысли.

Все, что еще связывало его с Кирой, было обещание позвонить Гоше. Узнав о том, что мать его будет теперь жить на Барклая, он стал пропадать теперь уже из этого дома, временно поселившись у одного из своих товарищей.

Алексей позвонил Гоше и пригласил его встретиться после уроков. Немного поразмышляв, они сошлись на «Горбушке». К половине четвертого Алексей приехал на «Багратионовскую».

— Да не надо в кафе, — отказался Гоша. — Не хочу. Что еще за буржуазность, — буркнул он.

— Ну, хорошо, — согласился Алексей, они вошли в сквер перед фасадом бывшего кинотеатра «Украина» и остановились под высоким кленом у скамейки, наполовину заваленной бурой листвой вперемешку со снегом.

— Ты знаешь, — сказал Алексей, — твой отец попал в беду.

— Я знаю, — тихо отозвался Гоша.

— Понимаешь, — снова заговорил Алексей, проследив тихое движение детской коляски, которую катила мамаша с каким-то отрешенным от города лицом, — ты хотел исправить этот мир, наказать его, а он, оказывается, способен наказывать сам себя. И что мы должны делать в таком случае — добивать или проявить сострадание?

Гоша насупленно молчал.

— Сын за отца не отвечает, — наконец сказал он.