Антон Уткин - Дорога в снегопад

— Прошу зажечь свечи, — проговорил в микрофон пожилой человек, как потом оказалось, местный поэт и ведущий митинга.

Из динамиков, прикрытых жидкими шеренгами стоящих, донеслись звуки государственного гимна. Мужчины приосанились, кое-кто снял головные уборы.

— Уважаемые киржаки, — провозгласил пожилой человек, когда звуки гимна смолкли. — Прошу считать митинг, посвященный Дню матери и памяти павших в локальных конфликтах, открытым. Слово предоставляется заместителю главы Киржачского городского поселения Разумнову Виктору Петровичу.

Виктор Петрович шагнул вперед к микрофону:

— Дорогие товарищи, — начал он, — как сказал один философ, если не хочешь кормить свою армию, придется кормить чужую. Мы забыли об этом, и результаты нашей забывчивости не замедлили сказаться. Беда стала приходить в семьи наших людей. Но годы унижений остались позади. Россия встает с колен, и больше никому не удастся принудить нас на них опуститься. В этом я заверяю вас не только как представитель власти, но и как представитель партии «Единая Россия». И позвольте выразить глубокую благодарность нашему президенту, которую, я надеюсь, все здесь разделяют, за его патриотический труд на благо нашей страны и ее обороноспособности.

Какая-то облезлая собака, пугаясь людей, металлических звуков мегафона, наискосок перебежала площадь. Пожилой ведущий, по интонации уловив конец вступительного слова, приблизился к микрофону и провозгласил:

— Свой музыкальный подарок вам, дорогие матери, дарит Алексей Сафонов.

Из-за спин детей вышел худенький Алексей Сафонов с огромным блестящим холодным саксофоном и исполнил этюд Бретелиуса. Пока звучали звуки простуженного саксофона, по стежке от монастыря по направлению к митингу, склонив набок голову в фиолетовой скуфейке, шел худой высокий священник. Алексей Сафонов вонзил последний звук в холодный воздух и отнял мундштук от заиндевелых губ. Аплодисменты, которые на открытом воздухе казались жидкими, были ему наградой.

Теперь Виктор Петрович поменялся ролями с ведущим и предоставил слово ему самому. Имя и фамилия Валерия Ивановича Рокотова, которого Виктор Петрович представил как поэта, было встречено неподдельным энтузиазмом — видимо, он был хорошо всем известной и популярной в городке личностью.

— Дорогие друзья, соплеменники, — сказал он. — Очень тяжело говорить. Очень тяжело говорить о ребятах, которых знал с детских лет и которых уже унесла из нашего мира злая судьба. Они отдали самое дорогое — свои молодые жизни, чтобы жила наша Родина, наша прекрасная Россия. Они не жалели себя в борьбе с ее врагами, и вот теперь мы стоим здесь, а они лежат в холодной земле. Потому я передаю слово стиху, который лучше и тоньше скажет нам, что мы сейчас все здесь переживаем.

Выдержав небольшую паузу, Валерий Иванович начал читать:

Какая-то женщина, по возрасту подходящая не к матери, а скорее к состарившейся невесте, не сдержала рыданий, и другая, более старшая, поддерживая под руку, отвела ее к микроавтобусу.

В воздухе появились редкие снежинки, невесомыми зигзагами медленно опускавшиеся к земле, и Алексей кстати или некстати вспомнил про бабочек-поденок, живущих на реке Урал. Водитель «буханки», на которой привезли аппаратуру, курил сигарету без фильтра, космы голубого дыма выползали из наполовину открытого окна машины и растворялись в сером воздухе.

Виктор Петрович Разумное встретил строфу с «Мерседесом» спокойно и даже сочувственно. Наверное, «Мерседеса» у него еще не было, а другие марки тут не упоминались. Алексей покосился на стоящего рядом человека — человек этот был грязно одет, небрит, красные глаза его сочились не пересыхающим алкоголем, это был бездомный. Возможно, это был какой-то бывший солдат, участник локального конфликта, но почему-то более правдоподобной казалась мысль, что тут были единственное место и время в городе, когда он, просто опустившийся человек, мог ощутить свою равность всем другим людям.