Анита Мейсон - Иллюзионист

Замерзший и голодный, он стал искать в саду оливы. Олив, естественно, не было — стояла весна. Он беззлобно обругал деревья и направился на север по дороге, идущей вдоль побережья.

Подходя к небольшому приморскому городку вскоре после полудня, он увидел шатры и осликов и сошел с дороги, чтобы узнать, в чем дело. Это были бродячие актеры: жонглеры, акробаты и разные уродцы. Симон окинул сцену опытным взглядом и спросил, нельзя ли ему присоединиться.

Жена хозяина посмотрела на него с подозрением.

— Что ты умеешь делать? — спросила она.

— Все, что угодно, — сказал Симон. После короткого размышления он решил, что это, может, и преувеличение. — Я не могу вызывать грозу и поднимать мертвых, — сказал он.

— Под каким именем ты выступаешь?

Ему был нужен подходящий псевдоним.

— Иешуа, — сказал он, перебрав в уме причудливую цепочку ассоциаций.

— Я думала, ты умер.

— Не говори чепухи, — сказал Симон.

— Ты можешь ходить по воде? — продолжала она.

— Если есть необходимый реквизит.

Они посовещались.

— Имя не подходит, — сказал хозяин. — Нужно другое имя. Как насчет Моисея?

— Нет, спасибо, — сказал Симон. — Но Аарон подошло бы.

— Ты умеешь делать фокусы с жезлом?

— Сколько угодно, — ответил Симон. — Только не для семейной аудитории. А вот иллюзии могу предложить сравнительно мирные.

— Никаких иллюзий, прошу тебя. А то опять деньги назад потребуют. Прорицать умеешь?

— Да, — сказал Симон, — прорицать я умею.

— Хорошо, ты — Аарон Оракул. Можешь занять шатер вместе с Горгоной.

Горгона была гермафродитом с писклявым голосом и тюрбаном, полным змей.

— Я надеюсь, они тебя слушаются, — сказал Симон.

— Они совершенно безобидные, — сказал Горгона язвительно, — но могут испугаться шума. Поэтому прорицай тихо.

Симон сказал, что ему нужен мальчик-ассистент, и ему временно дали в распоряжение мальчика жонглера. Жонглер вывихнул ему локоть и пил второй день. Мальчик был похож на Деметрия. Ах, Деметрий. Симон почувствовал непривычную боль в сердце. Неужели его пытают? Думать об этом было слишком больно. Мальчик жонглера был очень красив.

— Как тебя зовут? — спросил Симон.

— Фома, господин.

— Тебе известно что-нибудь о прорицаниях, Фома?

— Нет, господин.

Симон рассказал ему о прорицаниях, а также намекнул на другие вещи, с которыми мальчик, видимо, не был знаком. Намеки были встречены полнейшим непониманием. Симон не стал развивать эту тему, так как скандал ему был не нужен. Они перегородили шатер и повесили еще один занавес, чтобы получилось два крохотных закутка.

— Жаровня во внутреннем помещении, — сказал Симон, — и одна лампа во внешнем. К сожалению, у нас нет фимиама. Мне пришлось неожиданно уехать, и я не успел ничего взять с собой.

Он послал Фому в город купить фимиама, соли, особого воска и кусок медной трубы.

— Жезл Аарона, — сказал он и подмигнул. Фома непонимающе уставился на него.

— Ну ступай, — сказал Аарон.

К вечеру шатер оракула был готов, и они сели ждать клиентов.

В те времена магию запрещали, так как было принято считать, что она работает. Некоторые люди говорили, что это не так и что боги, к которым она взывает, вовсе не существуют, и прибегали к сомнительным уловкам, чтобы оправдать свое неприятие магии. Некоторые из этих людей активно действовали в восточных провинциях империи в то же время, что и Симон.

Но не вся магия была запрещена. Это было время широких взглядов, и о вещи судили по ее цели. Заклинание с целью причинить вред ближнему было наказуемо, а с целью избавить его от зубной боли — нет. Будь иначе, многие лекари не смогли бы работать.

Магия была частью обыденной жизни, и многие ее проявления не считались магией вовсе. Магия незаметно переходила в религию, с одной стороны, и в науку — с другой, что было неизбежно, поскольку она их породила. Кто только не занимался магией — от заклинателей, чье мастерство заключалось в ловкости рук и языка, до аскетических мудрецов, которые были способны успокоить шторм на море. Поскольку мелкие умельцы от магии были в основном заняты удовлетворением повседневных человеческих потребностей — приворотное зелье, сглаз, заклинание, побуждающее женщину говорить правду, — а профессионалы посерьезнее могли себе позволить применять свои таланты более плодотворно, размытая граница между дозволенной и запрещенной магией привела к классовому различию, при котором подмастерья почти всегда оказывались по другую сторону закона, а великие мастера стояли над ним.