Эли приходил навестить его. Он приходил уже шесть раз, но по приказанию Симона Деметрий не впускал его. Когда Эли пришел в седьмой раз, Деметрия не было дома, и Симон сам открыл дверь.
— Ты — безответственный молодой глупец, — обрушился на него Симон, — ты мог навлечь на мою голову настоящую беду.
— Мне очень жаль, — сказал Эли.
— И что тебе вдруг взбрело?..
— Не знаю. Просто пришло на ум, — сказал Эли.
— В следующий раз, когда тебе взбредет что-нибудь такое, держи это при себе.
— Хорошо.
— Я неважно себя чувствую, — сказал Симон. — Но раз уж пришел, можешь побыть немного.
Нет, он не был болен. Но что-то с ним происходило.
Его состояние ума резко менялось. Целыми днями он мог работать без устали в своем кабинете, покрывая листы бумаги заметками, чертежами будущих опытов. В этот момент его переполняло чувство уверенности и возбуждения, с которым он едва справлялся: его сердце колотилось, когда он записывал мысль за мыслью, перо едва поспевало за идеями, приходящими ему на ум. В возбуждении, вызванном бессонницей и крайним беспокойством, он мог работать круглые сутки, урывками перекусывая и поднимаясь из-за стола только для того, чтобы, нервно походив по комнате, вернуться за стол снова писать.
За этими периодами почти сверхчеловеческой активности следовали долгие промежутки апатии и депрессии, которые было трудно объяснить одной усталостью. Просматривая записи, сделанные в упоении творчества, он не мог их понять. Не то чтобы они были бессвязными, он просто не мог понять, о чем в них говорится. Свет, озарявший их в момент создания, исчезал, оставив лишь обрывки видения, форму которого он забыл.
Создавалось впечатление, что они были написаны кем-то другим.
— Что нового в городе? — спросил Симон.
— Ничего особенного, — сказал Эли. — Вас интересует политика или сплетни?
— Сплетни.
— Тразилла застали в постели с женой трибуна, и он был вынужден уехать в деревню на несколько месяцев.
Симон фыркнул:
— Бедный старина Тразилл. Надеюсь, это того стоило.
— О, я полагаю, что стоило. Вы разве не встречались с женой трибуна?
— Кажется, нет.
— Она очень хорошенькая. А муж — свинья.
— Я знаю. Мы встречались на обеде в доме Морфея.
— Да, Морфей проиграл на скачках.
— Морфей постоянно проигрывает на скачках. Он разработал систему, которая, по его словам, способна за полгода и без малейшего риска утроить его капитал, но пока что это ему стоило трехсот драхм, — сказал Симон.
Эли рассмеялся.
Симон почувствовал, как в компании молодого человека его настроение улучшилось. Возможно, он совершил ошибку, живя отшельником все эти недели.
— Обо мне говорят? — спросил он. — В городе?
Эли смутился.
— Ну, вы знаете, как это бывает, — сказал он, — когда человек исчезает из виду на долгое время.
— Понимаю, — сказал Симон.
— Да, — продолжал Эли, — я слышал, как двое говорили о вас на базаре. Один сказал, что вы уехали из Себасты, а другой — что никуда вы не уехали, а сидите в тюрьме.
Симон поджал губы.
— Почему вы не хотите вернуться? — с мольбой спросил Эли.
— Чтобы показать им еще пару фокусов, доказывающих, что я еще жив?
Эли посмотрел на него с удивлением.
— Мне это неинтересно, — сказал Симон. Его настроение резко испортилось. — У меня есть более важные дела.
— А чем вы, собственно, занимаетесь? — спросил Эли после некоторого колебания.
— Это нечто очень важное. Нечто, — Симон встал и подошел к столу, который был завален непонятными записями, — нечто, что изменит мир, когда работа будет завершена.
Однако менялся он.
Изменение началось с неустойчивости настроения, проникая все глубже и приводя к помрачению ума, пока не затронуло всей его сути.
Однажды, сидя над книгами и не способный сосредоточиться, он увидел, как один из свитков сам по себе покатился к краю стола. Это был тяжелый папирусный свиток, а в комнате не было сквозняка. Свиток докатился до края стола и упал. Прикованный к месту от ужаса, Симон наблюдал, как все его книги, одна за одной, скользят к краю стола и падают на пол.
Он обладал способностью двигать предметы и часто ею пользовался, но он всегда знал, когда это делает.
Несколько дней спустя, любовно проводя пальцем по барельефу, украшающему его бронзовую чашу, он увидел странное отражение на полированной металлической поверхности. Он взял зеркало и увидел покрытое перьями крючконосое лицо, чьи уродливые черты медленно, у него на глазах, превратились в его собственные.
Читать дальше