Е. Бирман: Застолье теней

«Она пыталась спастись с моей помощью», — озаряет догадка седую даму. Но ей становится и лучше, и легче. Крыса погибает, но погибает не по ее, седой дамы, вине, и тут кончаются блуждание воли и погружение мысли, и открываются глаза седой дамы в красноватых прожилках.

Она успокоилась, вскоре глаза ее опять прикрылись, прошло совсем немного (времени?), и снова наступает подобие сна, в котором на Мясо тут же нападают мухи, полчища изумрудных мух. Она отчаянно машет руками, но тщетно. Мясо ужасно мычит из-под холма копошащихся насекомых. И тогда, словно у мифической Горгоны Медузы, вместо каждого седого волоса у нее отрастает завитая липучая лента, какие во времена ее детства было принято подвешивать к потолку, чтобы улавливать комнатных мух. Она издает чудовищный Горгоний крик, заставляющий зеленую гору взлететь и рассеяться на секунду. Но в эту же секунду, прижав лицо к макушке Мяса, она укрывает его ворохом липучек, на которые возвращаются и к которым прилипают мухи. Губами, лбом, душою она слышит благодарные всхлипывания Мяса. Женщина с изумрудными волосами застывает от счастья.

Девочка, отпустив брата, наколола на вилку куриную грудку и, встав со стула, отнесла ее на тарелку матери. По глазам господина Гликсмана, показавшимся ей в эту секунду сосредоточенными и жестокими, Блинда читает его мечты. В лысоватом черепе его, подозревает она, зреет план бунта, яростного и непримиримого, с летящими как из разорванных подушек ангельскими перьями. Вот только Блинде не вполне ясно пока: сформулирована ли уже цель бунта, является ли этой целью возвращение «Туда».