Эрвин Штритматтер - Романы в стенограмме

— Не реви, мы такую лошадку купим!

Я умолк. Дед представлялся мне могущественнейшим человеком на земле.

Директор цирка сидел на лесенке жилого фургона и ел вишни из кулька. Дед изложил ему свое дело. Директор ухмыльнулся.

— Пони? Да они тебе не по карману.

Дед расстегнул куртку и продемонстрировал директору свою позолоченную цепочку для часов. Тот заглянул в кулек с вишнями. Дед вытащил часы и нажал кнопочку на их корпусе. Послышался тоненький голосок часовой музыки: «Так вот мы живем, день живем за днем…» Текст сочинил дед. Директора цирка и музыка не пропяла. Он привык к трубному гласу. Дед положил часы обратно в карман. Он задешево купил их на аукционе, где с молотка распродавалось наследство. Часы продолжали тренькать в жилетном кармане деда. На цепочке болтался еще маленький компас. Дед показал его директору.

— С этой штукой ты никогда не заблудишься. Вот здесь юг, а там север.

Директор продолжал равнодушно сплевывать косточки на траву.

— Отдай мне кобылку, а я тебе выложу чистоганом сотню марок, предложеньице что надо! — сказал дед.

Директор разом сунул в рот три черные вишни. Но дед, видимо, жаждал заполучить пони не меньше, чем я.

— Сто десять марок на бочку, — сказал он и добавил, что за талером для конюха он уж, конечно, не постоит.

Директор надул опустевший кулек, хлопнул по нему ладонями и скрылся за дверью фургона. Дед презрительно плюнул на все четыре стороны.

Долгие годы я гонялся за шотландским пони. Грезил о нем, но, будучи только сезонным рабочим, мог назвать своей собственностью разве что заплатанные штаны. Я был неизлечимо помешан на лошадях.

Позднее, уже став писателем, я убедился, что ребяческие мечты иногда сбываются, если, сделавшись взрослым, ты не отказался от них. В день, когда мне исполнилось сорок два года, в моей конюшне стоял пони. Я написал о нем книгу. Ее перевели на русский и на другие языки. Читатели, дети и взрослые, писали мне восторженные письма. Много, видно, есть людей, помешанных на лошадях, чьи мечты о пони так и остались несбывшимися. Но книгой я приумножил радость владения лошадкой моей мечты, теперь и другие могли разделить ее со мной. Это показалось мне, да и поныне кажется, чем-то вроде волшебства, и потому я считаю, что моя профессия лучше любой мечты.

Когда в середине зимы крепчает мороз, лед на озерах сжимается, словно на дне вдруг заворочался заледенелый великан. Его кряхтенье и стоны оглашают ночь, ледяной покров идет трещинами. Зимняя луна недвижно висит над соснами, сосны сверкают, покрытые инеем, изредка какая-нибудь трещит от мороза, словно готовая расколоться из сочувствия стонущему великану.

В марте окрепшие солнечные лучи прямее падают на озера, вода прогревается, прибывает, давит на лед, крошит его, подо льдом что-то булькает, кажется, что это уже проснулись жерлянки. Чем выше солнце, тем настойчивее кваканье. Оно слышно даже далеко в лесу, начинается озерная весна.

Через неделю озера освободились ото льда, только по краям еще остался размякший, рыхлый припай. Волны вольной воды набегают, тормошат его. От этого возникают звуки, похожие на колокольный звон, глухие — там, где лед еще толстый, звенящие — там, где он уже тонок. Физика и музыка оттаивающего озера. Издали эти звуки похожи на звон колокольчиков неторопливо бредущего стада, нескончаемого стада — целый день тащится оно по лесам.

Лишь в сумерках, когда уляжется ветер, когда волны опять станут зваться просто водой, как человек после смерти зовется материей, в лесах воцарится привычная тишина. Тишина в небе и тишина на воде, так что треск сучка, на который мы наступаем, кажется невесть каким шумом.

Облака отошли в сторонку, и небо прояснилось, снежные кристаллы преобразились в солнечном свете. Многие из них изменили свое обличье, скрылись в земле, видно, поспешили присоединиться к подземному круговороту воды.

Солнечные лучи, неприметные для человеческого глаза, проникли сквозь оперенье птиц, добрались до крохотной солнечной системы птичьих тел, то есть желёзок, и желёзки послали свои чудодейственные соки в кровь. В птицах проснулась радость, проснулось вожделение.

Когда человек услышал пение птиц и кожей своей ощутил солнце, в нем тоже что-то изменилось: прорезался его певческий голос, а так как он не знал, что́ ему петь, он что-то мурлыкал себе под нос, ноздри его трепетали, их трепет передавался в мозг, пробуждая вожделение.