Ричард Олдингтон: Единственная любовь Казановы

Кто эти идиоты-моралисты, утверждающие, что деньги не приносят счастья? Возможно, и не приносят, но куда вернее было бы сказать, что никто не может и вообще никогда не мог быть счастлив без них. И Казанове вспомнилось, какими только способами он не делал в прошлом деньги!.. В прошлом! Было время, когда в карманах у кавалера де Сенгальта лежали сотни, а в банке — тысячи. Было время, когда невиннейшие девицы и прелестнейшие из женщин теряли сердце и голову, а заодно и репутацию из-за некоего кавалера из Венеции. А теперь даже крестьянки не обернутся вслед старому донжуану, дамы же легкого поведения, взглянув на него, принимаются хихикать и иронически перешептываться за ширмой своих вееров. В прошлом дело обстояло иначе.

В прошлом. Лицо Казановы исказилось в жестокой усмешке при мысли о том, что он, сорвавший за свою жизнь столько прекрасных розовых бутонов, вынужден теперь жить прошлым и на потеху своему покровителю излагать в правдивом жизнеописании все свои приключения. Все? И притом правдиво? Он снова усмехнулся, играя в прятки с остатками совести, которая сейчас была целиком озабочена его деяниями на поприще литературы. Что ж, возможно, память порой подводит его, и, возможно, он запечатлел лишь лестное для себя, то, что могло бы быть , вместо бесцветного того, что было , и, возможно, он несколько вольно обошелся с репутациями милых, ныне покойных дам. Черт подери! Почему бы и нет? Какой бесплодной пустыней была бы жизнь без любви, а в каждой настоящей любовной авантюре некая чаровница должна терять добродетель — это же прекрасно!

Но человеку благородных кровей жить прошлым чертовски скучно, и лицо Казановы в свете камина было угрюмо — так больно ему было вспоминать о растраченных попусту, без сожаления дукатах, о навсегда исчезнувших из его жизни красавицах. Ах, если бы у человека, пусть даже старого, всегда были деньги…

И Казанова погрузился в несбыточные мечты, рисуя себе, как он едет по широким дорогам Европы в собственной карете, с туго набитым кошельком, как требует на почтовых станциях самых быстрых коней, как раздает золото хозяевам и почтальонам, слугам и девчонкам, как целует каждую попавшуюся на его пути горничную и наслаждается каждой лигой пути — пути, ведущего в Париж… Париж? Увы, этот дорогой и безумный Париж, некогда город сплошного наслаждения, где все, что мешало наслаждению, отметалось как «предрассудок», — этот Париж убил доброго Людовика и всех аристократов, у которых не хватило ума быть скопидомами, и, как проститутка, отдался во власть мерзким санкюлотам [6] Буквально без коротких штанов (sans-culottes) — так назывались революционные народные массы в период Великой французской революции (от насмешливого названия городской бедноты, носившей длинные штаны из грубой материи, в отличие от богачей, которые носили короткие бархатные штаны). …

Ну если не в Париж, так в Неаполь, гостеприимный, безудержный, прелестный Неаполь, «находящийся где-то между адским пламенем и раем»… Голова Казановы склонилась на грудь, и он задремал, улыбаясь про себя, думая об этом веселом, шалом Неаполе, где так легко расправлялись с «предрассудками» и так благосклонно улыбались молодому Джакомо…

— При том, какой груз лежит на его совести, он еще улыбается во сне, словно дитя! — раздался громкий иронический голос.

Казанова, вздрогнув, проснулся и с изумлением уставился на немолодого мужчину, сидевшего в кресле по другую сторону камина, уперев подбородок в скрещенные на набалдашнике трости руки. Забавное выражение недоверия появилось в глазах Казановы при виде красивого умного лица мужчины, смотревшего на него с насмешливой улыбкой; когда же он узнал посетителя, в глазах его отразился панический ужас. Рот Казановы еще больше ввалился, глаза расширились, а коротко остриженные волосы под париком встали дыбом. Ему отчаянно захотелось сбежать, скрыться куда угодно, но слишком он был стар и слишком напуган.

— Сен-Жермен… граф… Сен-Жермен! — наконец произнес Казанова, заикаясь, вцепившись в ручки кресла.

— А-а! — Странный гость, дотоле неподвижно сидевший в кресле, шевельнулся, и от движения бриллиант на его пальце сверкнул в угасающем свете камина. — A-а, мой дорогой Казанова, я подумал, что если дать вам время, то вы, пожалуй, узнаете — будем вежливы и назовем это так: вашего друга?

Казанова облизнул пересохшим от страха языком увядшие губы и, когда к нему вернулся голос, проквакал, как старая жаба:

Читать дальше