Казис Сая - Бубенчик

И когда люди, передохнув немного, поднялись, озорница у всех на виду чмок спящего Улиса в щеку, – почитай, долг назад забрала.

Улис всполошился, глядь – хохочут вокруг. Ну, он и решил, что Кастуте, видно, ему лягушку за пазуху или еще куда сунула. Рванул он с себя рубаху, по штанам похлопал, а людям только того и надо, на свой лад это расценили. И поднялся тут такой хохот, что даже Григене и дочка ее со своего огорода услыхали.

Объясняясь с родными, Улис лишь густо краснел и увиливал от ответа. Зато остальные не стеснялись, наплели с три короба, и у бедной Каролины, кормившей первенца, даже молоко пропало. Хорошо еще, что маленький Йонукас к каше пристрастился, да и хлебной коркой не брезговал.

Зажали свою горечь дочь с матерью в сердечных тисках, словно сыр в жоме, и при случае подсовывали Улису зачерствевшие, прогорклые куски.

– Тут тебе не Шяудкулисовы хоромы!..

– Это тебе не Шяудкулисовы блины!..

– Чего вытаращился, будто Кастуте поцеловала?

Улис, человек покладистый, только помалкивал да посмеивался над этим бабьим скворчанием. «Стоит ли на кашу зря дуть, – рассуждал он, – глядишь, и сама остынет…»

Да только пока та каша остывала, похлебка для свиней забулькала. Вскипела Григене, точно потревоженная трясина, разбурчалась, что лодырь он, этот ее зять «что-с-него-взять». Родом не вышел, так хоть бы работник был. Не за того дочку отдавать нужно было, ох, не за того… За что бы Улис ни взялся, все не по ней.

– Да разве ж так лен теребят? Как прясть станем, все пальцы кострой исколем!

Улис ни слова.

– Ну и скрипит телега, сил нет! Дегтем не запасся, так возьми вон лягушку да сунь в ступицу!

Молчит парень, куда ни кинь, все клин. Одним только и тешит себя – вот приедет домой, а там жена, ждет его не дождется… Но и Лина уже не та, что прежде… И она, ровно комар, так и вьется вокруг, так и ищет, куда бы побольнее ужалить своего благоверного. Качала как-то Йонялиса, попросила воды напиться. Муж подал ей ковш, а та лишь губы обмакнула и завела со вздохом:

– Стоит мне пить захотеть, как сразу беднягу Вилимаса вспоминаю. Где-то он сейчас?

– В самом деле, где? – охотно подхватывает муж.

– А знаешь, он однажды так ласково меня назвал…

– Это он может… Шутник был, коли не сплыл.

– Нет, ты его не знаешь. Взял он меня однажды за руку и говорит: «Ты такая гибкая, такая нежная, точно веточка ракитовая с барашками…» По гроб жизни не забуду.

– А барашков-то сколько, не сказал? – шутливо ластятся к жене Улис. – Один – вот он, пяти-шести и не хватает…

– Чего лапаешь? Не приставай! – раздраженно отталкивает его Лина. – Руки как лед, никак раков ловил?.. И вот что – не смей трогать мой гребешок! Все зубья повыломал, баран косматый!

Терпел Улис это, терпел и однажды не выдержал, спросил жену с болью в голосе:

– И чего вы обе на меня взъелись, будто я огород господень потравил? Неужто не любишь меня ни капельки, а?

– Это ты меня разлюбил!! – накинулась с упреками жена. – И не любил никогда! Вон Гедримас в петлю из-за меня полез, Вилимас утопиться хотел, а тебе что Кастуте, что я – один черт.

Понял Улис, что, лишь расставшись с девичеством, выпустила Каролина коготки – уберегись теперь! Захирел, горемычный, бледней зернышка овсяного стал оттого, что доводилось теперь ему ложиться спать не евши и вставать не спавши.

Осенью собиралась опороситься хавронья. Лина с матерью наказали Улису зажечь фонарь и побыть у скотины. Проторчал Улис в хлеву одну ночь… Промучался, как куры на насесте, вторую, а свинья знай похрюкивает, кажется, вот-вот… но поросят нет как нет.

На третью ночь поступил умнее: принес охапку соломы, достелил в стойле у гнедого и улегся отдохнуть. «Вздремну часок, – подумал. – Свинья-то спит как ни в чем не бывало. А захрюкает, побуду за повитуху».

Гнедой, как в положено коню, имел обыкновение спать стоя, но тут, глядя на хозяина, тоже улегся.

Поутру конь, проснувшись первым, повернулся к Улису задом и заглянул в загон к соседке. Распластавшись, как селедка, та лежала на боку в, умиротворенно похрюкивая, пристраивала к соскам целую ораву розовых поросят.

Прядая ушами, гнедой фыркнул, но Улис продолжал спать. И лишь когда скрипнула дверь и в хлев вошли Каролина с матерью, Улиса обдало свежим утренником, словно холодной водой окатило.

– О господа! Никак конь лягнул?! – донесся до него испуганный голое жены.

Улис с ужасом понял, что час не ранний, что он бессовестно продрыхнул всю ночь напролет, но так сладок был этот сон, что в теперь не хотелось просыпаться, выслушивать вопреки, объясняться… И тут у него мелькнула мысль: а если бы его и вправду лягнул конь, что бы Каролина делала?