Казис Сая - Бубенчик

– Мама, мама, гляди, да он не шевелится! Уж не помер ли, господи?

– Двенадцать! Прямо как апостолов!.. – умиленно воскликнула Григене, пересчитав поросят, и только тогда тревожно заглянула в стойло. – Ты чего встала?! – накинулась она на дочь. – Потормоши его, не стой столбом!

Каролина хоть и боялась зайти к лошади с хвоста, все же подхватила мужа под мышки, оттащила в сторону и стала трясти, говоря сквозь слезы:

– Улис, милый… Что с тобой? Куда он тебя? Мама, живей поворачивайся! За ноги его бери, в избу потащим.

Улис безропотно разрешил женщинам отнести себя, уложить в постель и окропить водой. И лишь когда услышал, что теща собирается запрягать этого «антихриста» да мчаться за ксендзом, размежил веки и стал подавать прочие признаки жизни.

– Узнаешь, где ты? – всхлипывая, спросила Лина. – Меня-то хоть признал?

Улис улыбнулся и утвердительно моргнул.

– Так куда ж он тебя, окаянный? Сюда? Сюда? А может, сюда? – ласково ощупывала его с головы до ног жена.

– Сюда… – произнес Улис.

– Слыхала? Прямо под ложечку! – сообщила она матери. – Руби петуху голову, надо бедняжке супу сварить.

– Да будет ли он кушать? – усомнилась Григене.

– Буду… – прошептал Улис и благодарно взглянул на жену.

Целую неделю «больной», почти не вставая, лакомился петушатиной, ласкал жену и освежался кислыми киселями. Каролина же куда б ни шла, что бы ни делала, нет-нет да и вспомнит, как Улис тогда распластался на соломе, словно мертвый. А уж как подумает, что могла бы вдовой остаться, если бы милостью божьей не обошлось все, птицей летит домой, к Улису, – то что-нибудь ему жарит-шкварит, то хлеб маслом мажет, а то и просто слово ласковое скажет, по плечу погладит.

Летом аист побродил-пошарил в камышах и выудил Улисам из озера второго ребеночка. А когда обрадованные родители распеленали дитя и разглядели хорошенько, то увидели, что на этот раз им досталась девочка, и дали ей имя хоть не из святцев, зато звучное – Милда.

Вдобавок ко всем радостям еще одна: вышла наконец-то замуж Кастуте, дочка Шяудкулиса. Кончился-таки сыр, замешенный на людской сплетне! Улис словно ожил: выкопал соседям два колодца, подзаработал деньжат и стал запасаться бревнами – пора было думать о новой избе… Сынишка незаметно уже выучился что-то лепетать по-своему, такого лягушонка приятно и на коленях покачать, и уму-разуму поучить. И вот однажды возвращается Улис под вечер из лесу домой, усталый, раскрасневшийся от работы, насквозь пропахший еловым духом, – глядь, а женушка его будто остью подавилась. Буркнула что-то – и молчок, есть подала – ложкой о стол бряк, и к люльке шарк-шарк, а ты, мол, сам разбирайся, что к чему. Покуда разбирался, похлебка остыла, а уж как до сути докопался, все тепло из избы и выдуло. Уж, почитай, год с лишним минул с того случая в хлеву, а Каролина, видно, все это время и так и этак прикидывала, пока дошло до нее лишь сегодня, что никак не могла тогда лошадь Улиса лягнуть… Ведь в тот раз ни кровинки, ни синяка пустякового она не приметила. А что до гнедого, то Улис не только запретил его продавать, но и хомут новый справил, чтобы холку не натерло. Выходит, конь ему собственной жены родней… А она-то, дуреха, на веру все приняла, истерзалась вся… Ладно же! Теперь-то ты у нас всему выучишься. Через кочергу станешь прыгать, на кукише спать.

Улис и не знал, с какого боку подкатиться. Неужели он виноват, что конь его не ушиб до крови, что голову не размозжил, а лишь в живот лягнул, когда он хотел ему репьи из хвоста вычесать?..

Под конец он не выдержал:

– Да разве ж что худое оттого приключилось? Потолок, что ли, обвалился или свинья сдохла? Подумай сама, припомни… Хочешь, я и сейчас тебя расцелую за тогдашнее, за то варево петушиное, за все…

– Ах, петушиное варево! – еще больше распалилась Каролина. – Только о себе и думаешь! Погляди лучше, на кого я стала похожа! Люди узнавать перестали. «Кто это, говорят, тащится? Григене или дочка ее?» А ведь была словно ракита. Коню и то обнову справил… А мне хоть бы раз купил или привез что-нибудь, коли такой добрый!

– Так ведь решили не тратиться, пока избу не поставим…

– А жить мне отпущено всего раз! – выкрикнула Лина. – Сама на базар поеду! Куплю, чего захочу! Поторчи-ка и ты хоть денек с ребятишками да скотиной. Покоптись тут в чаду, тогда сам поймешь…

– Ладно, ладно, поезжай, – поспешил согласиться тот, радуясь, что в их ссору не успела встрянуть теща.

Григене, видно, успела сделать свое дело еще до этого.