Джек Керуак - Бродяги Дхармы

— Парень, тебе надо добраться только до Колорады вместе со своим мешком, и еще возьми маленький счетчик Гейгера — и станешь миллионером. — На Скид-Роу все хотят стать миллионерами.

— Ладно, парни, — ответил я. — Может, я так и сделаю.

— На Юконе тоже много урана.

— И в Чихуахуа, — сказал один старик. — Любые башли поставлю, что в Чихуахуа есть уран.

Я ушел оттуда и стал бродить по Сан-Франциско со своим огромным мешком, счастливый. Пошел к Рози, чтобы повидать их — Коди с Рози. Увидев ее, я поразился — так внезапно она изменилась: вдруг стала худющей, как скелет, а глаза — громадны и расширены от ужаса.

— Что случилось?

Коди затащил меня в другую комнату: он не хотел, чтобы я с нею разговаривал.

— Это она за последние двое суток так дошла, — сказал он.

— Да что же с ней произошло?

— Она говорит, что составила список всех наших имен и всех наших грехов, и говорит, что потом попыталась спустить это все в канализацию у себя на работе, но большой лист бумаги застрял в унитазе, и они вынуждены были прислать какого-то типа все это прочистить, а она утверждает, что на нем была форма, что он легавый, что он забрал список с собой в участок, и нас теперь всех арестуют. Она просто свихнулась, вот и все. — Коди был старым моим корешем, много лет назад в Сан-Франциско он пустил меня пожить к себе на чердак, старый верный дружбан. — А ты видел отметины у нее на руках?

— Да. — Я видел ее руки, они были все изрезаны.

— Она пыталась вскрыть себе вены каким-то тупым ножом, он не резал. Я боюсь за нее. Ты за нею не приглядишь, мне вечером надо на работу?

— Ох, елки…

— «Ох, елки, ох, елки» — не будь таким. Ты же знаешь, как сказано в Библии: «даже для ничтожнейших из них…»

— Ладно, только я сегодня как раз собирался оттянуться.

— Оттяг — это еще не все. Иногда бывают еще и обязательства, знаешь ли.

Я так и не смог похвастаться своим новым рюкзаком в «Месте». Коди отвез меня в кафетерий на Ван-Нессе, где я купил для Рози кучу бутербродов на его деньги, отправился обратно один и попытался заставить ее поесть. Она сидела в кухне, уставясь на меня.

— Но ты себе не представляешь, что это значит! — все время повторяла она. — Теперь им известно про тебя все.

— Про кого?

— Про тебя.

— Про меня?

— И про тебя, и про Алву, и про Коди, и про этого Джафи Райдера, про всех вас — и про меня тоже. Про всех, кто тусуется в «Месте». Нас всех завтра арестуют — если не раньше. — Она посмотрела на дверь с нескрываемым ужасом.

— Зачем ты хотела так порезать себе руки? Ведь так поступать с собой гадко.

— Потому что я не хочу жить. Говорю тебе — скоро будет новая большая полицейская революция.

— Да нет же, будет рюкзачная революция, — смеясь, ответил я, не представляя себе, насколько серьезна ситуация; фактически, ни у Коди, ни у меня не было этого чувства: по ее рукам следовало понять, насколько далеко она хотела уйти. — Послушай меня, — начал я, но она не хотела слушать.

— Неужели ты не понимаешь, что происходит? — кричала она, уставившись на меня своими широко распахнутыми, искренними глазами, пытаясь какой-то сумасшедшей телепатией заставить меня поверить, что то, о чем она говорит, — абсолютно истинно. Она стояла в этой кухне их маленькой квартирки, воздев руки-палочки в мольбе, пытаясь объяснить: ноги напряжены, кудри рыжих волос, ее всю трясло и передергивало, она то и дело сжимала лицо руками.

— Да это все дерьмо собачье! — заорал я — как вдруг у меня возникло то чувство, которое всегда бывает, когда я пытаюсь объяснить Дхарму людям: Алве, моей матери, родственникам, подружкам, всем, они никогда не слушают, они всегда хотят, чтобы я их слушал, уж они-то знают, а я не знаю ничего, я просто молодой тупица, непрактичный дурень, который не понимает всей серьезности этого самого, важного, очень настоящего мира.

— Полиция устроит облаву и арестует нас всех, и мало того — нас будут допрашивать целыми неделями и может быть даже годами, пока не выпытают у нас все преступления и грехи, что мы совершили, это целая сеть, она тянется во все стороны, они, в конце концов, арестуют всех на Норт-Биче [20] Богемный район Сан-Франциско. и даже всех в Гринвич-Виллидж [21] Богемный район Нью-Йорка. , а потом доберутся до Парижа, и в конце все будут у них в тюрьме — ты не знаешь, это только начало. — Она вздрагивала от звуков в коридоре, думая, что фараоны уже идут.

— Ну почему ты не хочешь меня выслушать? — умолял я, но всякий раз, когда я это произносил, она гипнотизировала меня своими неподвижными глазами и ненадолго чуть ли не заставляла поверить в то, во что верила сама, — одной лишь тяжестью собственного упорства в том, что различал ее разум. — Но ты же ни на чем не основываешь свои глупые концепции и убеждения, неужели ты не понимаешь, что вся эта жизнь — лишь сон? Ну расслабься же и наслаждайся Богом? Бог — это ты и есть, дура!