Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса

Не удивительно, что после всех этих тягостных процедур у Артура разыгрывался здоровый аппетит. Он умудрился выдрессировать из фройляйн Шрёдер прекрасного специалиста по приготовлению тостов; и ни разу, после первого неудачного опыта, она не подала к столу не надлежащим образом — то есть слишком круто — сваренных яиц. Он кушал конфитюр домашнего приготовления, от одной английской леди, которая жила в Вильмерсдорфе и брала практически вдвое против рыночных цен. У него был свой особенный кофейник, вывезенный из Парижа, и варился в нем специальный сорт кофе, который выписывался прямиком из Гамбурга. [37] Гамбург в новое время всегда был для Германии главной перевалочной базой в торговле колониальными товарами — в том числе, естественно, и кофе. «Вроде бы мелочи, — говаривал, бывало, Артур, — однако, имея за плечами столь долгий и печальный жизненный опыт, научаешься ценить их больше, чем эти разрекламированные роскоши, по которым сходит с ума весь свет».

В половине десятого он выходил из дому, и чаще всего мы расставались до самого вечера. У меня день был сплошь занят уроками. Он же взял себе за правило возвращаться после ленча домой и час лежать в постели. «Хотите верьте, Уильям, хотите нет, но в это время мне удается довести мозг до состояния совершеннейшей, стерильной пустоты — порой на несколько минут кряду. Это, конечно, дело практики. Если бы не моя сиеста, я уже давно превратился бы в этакого дерганого невротика».

По вечерам, три раза в неделю, приходила фройляйн Анни и Артур предавался своим весьма своеобразным удовольствиям. В гостиной, где сидела за шитьем фройляйн Шрёдер, слышать его можно было вполне отчетливо.

— Боже мой, боже мой! — сказала она мне как-то раз. — Надеюсь, герр Норрис ничего себе не повредит. В его-то годы следует быть поосторожнее.

Как-то раз во второй половине дня, примерно неделю спустя после моего приезда, я остался в квартире один. Ушла даже фройляйн Шрёдер. Прозвенел звонок. Принесли телеграмму, Артуру, из Парижа.

Искушение было такое, что противостоять ему не имело смысла; я даже и не пробовал. Словно для того, чтобы нарочно облегчить мне задачу, конверт заклеили небрежно; он сам собой раскрылся у меня в руках.

«Очень мучит жажда, — прочел я, — надеюсь следующий чайник скоро вскипит поцелуи только хорошим мальчикам — Марго».

Я нашел у себя в комнате бутылочку с клеем и аккуратно заклеил конверт. Потом оставил его у Артура на столе и отправился в кино.

Вечером, за ужином, Артур выглядел откровенно подавленным. Он почти ничего не ел и все время просидел, с желчной гримаской уставившись прямо перед собой.

— Что случилось? — спросил я.

— Общее положение вещей, мой мальчик. То, как идут дела в этом грешном мире. Малая толика Weltschmerz, [38] Мировой скорби (нем.). только и всего.

— Не отчаивайтесь. Сами же знаете, дороги истинной любви никогда не бывают гладкими.

Но Артур никак на эту мою фразу не отреагировал. Он даже не спросил, что я, собственно, имею в виду. Ближе к концу нашей трапезы я должен был отлучиться в заднюю часть ресторана, нужно было позвонить по телефону. Вернувшись в зал, я заметил, что он с напряженным вниманием читает какую-то бумажку, которую при моем приближении торопливо сунул в карман. Впрочем, недостаточно быстро для того, чтобы я не узнал в ней сегодняшнюю телеграмму.

Невинности у Артура в глазах было разве что самую малость больше, чем следовало бы.

— Да, кстати, Уильям, — тон был нарочито беззаботным, — у вас по случайности ничем не занят следующий четверг, вечер?

— Вроде бы ничем.

— Великолепно. Тогда могу я пригласить вас на маленький дружеский ужин?

— Звучит заманчиво. А кто еще будет?

— Ну, круг совсем узкий. Только мы с вами и барон фон Прегниц.

Имя это Артур произнес как бы совершенно между делом.

— Куно! — воскликнул я.

— Вы, кажется, весьма удивлены, Уильям, если не сказать — неприятно удивлены? — Он был сама невинность. — А мне всегда казалось, что вы с ним такие большие друзья.

— Вот и мне так казалось, до последней нашей с ним встречи. Он меня просто в упор не желал замечать.

— Ах, дорогой мой мальчик, если вы позволите выразить мое собственное мнение по этому поводу, то мне кажется, виной всему отчасти ваше же собственное воображение. Я глубоко уверен, что он попросту не способен на такого рода вещи; на него это совсем не похоже.

— Но вы же не станете утверждать, что мне это все приснилось, не так ли?