Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса

— И мне, насколько я понимаю, тоже мимоходом досталось?

— Увы. Самая большая мерзость во всей этой грязной истории как раз и заключается в том, что он и вас сумел запятнать той самой грязью, в которой я давно успел изваляться по уши.

— А что именно он сказал обо мне Куно?

— Кажется, он дал понять, что вы, если говорить в предельно общих словах, были соучастником в моих неблаговидных делишках.

— Вот это ничего себе!

— Вряд ли стоит особо оговаривать то обстоятельство, что он представил нас обоих самыми что ни на есть кроваво-красными большевиками.

— Боюсь, что он изрядно мне польстил.

— Ну — э — в общем, да, конечно. Можно и так на это посмотреть. К несчастью, революционный пыл — отнюдь не самая лучшая рекомендация в глазах барона. У него весьма старомодные представления о левых. Он до сих пор уверен, что у каждого из нас в кармане бомба.

— И все же, несмотря на это, он готов отужинать с нами в следующий четверг?

— Ну, теперь-то, к счастью, у нас с ним совсем другие отношения. С тех пор как я вернулся в Берлин, мы виделись уже не один раз. Потребовались, конечно, немалые дипломатические усилия; однако я думаю, что мне удалось более или менее убедить его в совершеннейшей абсурдности выдвинутых Шмидтом обвинений. По счастливому стечению обстоятельств я смог оказать барону небольшую конфиденциальную услугу. Прегниц — человек в высшей степени разумный и всегда открыт к диалогу.

Я улыбнулся:

— Мне кажется, вам пришлось изрядно для этого попотеть. Надеюсь, что оправдаю возложенные на меня ожидания.

— Одна из моих характернейших черт, Уильям, — вы, если вам угодно, можете называть это слабостью — заключается в том, что я терпеть не могу терять друзей, особенно в тех случаях, когда этого можно каким-то образом избежать.

— И вы проявляете заботу о том, чтобы и я, в свою очередь, тоже не лишился друга?

— Ну, в общем, да, короче говоря, если бы я счел, что послужил причиной, пусть даже косвенной, серьезного охлаждения отношений между Прегницем и вами, мне это было бы в высшей степени неприятно. И если с той или другой стороны еще существуют хоть какие-то сомнения или взаимные претензии, то я самым искренним образом надеюсь, что эта встреча решительно положит им конец.

— Коль скоро речь обо мне, беспокоиться вам не о чем.

— Как я рад от вас это слышать, дорогой мой мальчик. Страшно рад. Дуться глупо, ведь так? В этой жизни ложное чувство гордости — едва ли не основная причина наших самых болезненных потерь.

— В первую очередь финансовых.

— Н-да… и это, конечно, тоже. — Артур прихватил подбородок пальцами и на секунду задумался. — Хотя, в общем-то, я сейчас говорил о вещах скорее духовных, нежели о грубой материи.

Тон был — мягкий упрек.

— Да, кстати, — спросил я, — а что сейчас поделывает Шмидт?

— Дорогой мой Уильям, — Артура мои слова явно задели, — откуда же мне-то об этом знать?

— Я просто подумал — а вдруг он по-прежнему вас донимает?

— В первые несколько месяцев, пока я жил в Париже, он довольно часто слал мне письма, полные в высшей степени вздорных угроз, — и требовал денег. Я просто-напросто не обращал на них внимания. А с тех пор и вовсе ничего о нем не слышал.

— А у фройляйн Шрёдер он не появлялся?

— Слава богу, нет. До сей поры. Если он каким-то образом вызнает адрес, это будет просто кошмарный сон.

— А мне кажется, что рано или поздно он именно так и сделает.

— Что вы такое говорите, Уильям! Не говорите так, прошу вас… У меня и без того голова идет кругом. А это было бы последней каплей в горькой чаше моих страданий.

Вечером, в день назначенного дружеского ужина, Артур по дороге в ресторан устроил мне последний инструктаж:

— И вы, мой дорогой мальчик, конечно же, будете в достаточной степени осторожны, чтобы ненароком не упомянуть о Байере или о наших с вами общих политических убеждениях?

— Я еще не окончательно сошел с ума.

— Да-да, конечно, Уильям. Пожалуйста, не подумайте плохого, я никоим образом не хотел вас обидеть. Но порой даже самые предусмотрительные из нас выдают себя неосторожным словом… И еще одна маленькая деталь: может быть, на данной стадии процессуального действия было бы неблагоразумно обращаться к Прегницу по имени. Хотя бы для того, чтобы не показалось, что мы перед ним заискиваем. Такие вещи очень легко можно понять превратно.

— Я буду чопорен как церемониймейстер.

— Только не это, мальчик мой, я вас умоляю. Будьте естественны, очаровательны, чувствуйте себя как дома. Может быть, малую толику формальной вежливости — для начала. Пускай он сам ищет способов пойти нам навстречу. Чуть-чуть этакой дипломатической сдержанности, только и всего.