Анне Рагде - Раки-отшельники

— Мы никогда не были на Великой Китайской стене, — сказал он.

— У нас есть еще девять месяцев, мы все прекрасно успеем, Эрленд. К тому же, до меня доходили слухи, что детей тоже пускают на стену. Боишься, что мир рухнет?

— Однозначно.

— Так им понравилась идея с трехэтажной силосной башней? — переспросил Крюмме.

— Она на них свалилась немного неожиданно, но они обожают Норвегию. Ты знал?

— Не впадай в истерику, я волнуюсь не меньше твоего.

— Я хочу рассказать обо всем Турюнн. И о… да, о хуторе, но сначала о том, что у нас будут… что я буду…

— Отцом, — сказал Крюмме.

— Именно.

— Только не по телефону, — сказал Крюмме.

— А мы можем поехать туда? Завтра!

— Завтра?! Кажется, ты торопишь события!

— Это же всего несколько часов, — сказал Эрленд. — Можем вернуться в понедельник. Заодно докажем себе, как легко можно сгонять к нашей башне и вернуться обратно. Из аэропорта в Трондхейме возьмем такси, оно стоит семь-восемь сотен, а Турюнн наверняка отвезет нас обратно в понедельник. Купим вкусной еды и выпивки, подбодрим их немного. Что скажешь?

— Ты ведь не сейчас это все придумал?

— Нет, — ответил Эрленд. — Я спланировал все, пока ждал тебя целую вечность, звонил тебе на мобильный, а в редакции сказали, ты в полиции, а когда я позвонил в полицию, там сказали, что никаких происшествий не было. И тогда я подумал, мы можем отправиться в Норвегию, если ты еще жив. Я представил себя отцом-одиночкой. Ты только подумай, Крюмме.

Крюмме сжал его руку, они приехали.

— Договорились, — сказал он. — Скатаемся в Норвегию завтра. И поднимем им настроение.

— Интересно, что скажет Маргидо, — сказал Эрленд, доставая купюры из бумажника. — Выдержит ли его высокодуховная мораль такую новость.

— Про силосную башню или про детей?

— Кажется, в Библии ничего про силос не сказано, Крюмме.

— По-моему, он обрадуется. Учитывая, что ты рассказывал о вашем разговоре. Теперь даже священнику показалось, что мы очень приятные люди…

— Сдачи не надо, — сказал Эрленд шоферу и открыл дверцу. — Пойдем к матерям. Конечно, я буду пить шампанское! Какао — для малышей.

Сквозь стеклянную дверь он мог разглядеть всю ванную. Раковина тоже была новой, а на полу постелили кафель. По сравнению с ванной в Копенгагене эта была крошечной каморкой. Зато с новеньким ремонтом, и принадлежала она ему. Генератор пара работал идеально. «Пар есть пар», — подумал он, закрывая глаза, нетрудно представить себе печку с пылающими углями. Похороны, на которые он получил сегодня заказ, опустились на него свинцовым покрывалом, теперь он пропотеет и подготовится к горю, с которым придется сталкиваться профессионально, как хорошо, что такие чудовищные заказы случаются редко. Мужчина с тремя внуками в машине. Лобовое столкновение сегодня днем, все дети погибли, а сам он выжил и отделался только царапинами. Выжил. Какая жизнь его теперь ждет. Скорее всего, он даже не сможет прийти в церковь.

Три детских гроба. Будет море цветов. Рыдания с начала и до конца, с первой до последней скамьи. И священник будет пытаться утешить, «пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им… Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек, и никто не похитит их из руки Моей». Придется одолжить еще одну перевозку из более крупного бюро. Завтра вечером он собирался заехать к родителям. Сегодня они не могли его принять, к тому же врач дал матери сильное снотворное. Он проведет с ними утро субботы, набросает некролог, обсудит гробы, псалмы. Родители, у которых отняли все. Дедушка ехал с детьми есть гамбургеры, а потом они должны были ночевать у дедушки с бабушкой, пока родители в ресторане отмечали день свадьбы.

Он посмотрел на часы. Просидел целый час. Он отключил пар и включил вентилятор, убрал скамейки и открыл душ. Чувствовал он себя уже лучше, такая у него работа, нельзя давать чувствам проникнуть слишком глубоко, иначе он потеряет ясность ума и возможность планировать. Лучше думать о том, что предложила фру Габриэльсен за утренним кофе, когда он против обыкновения рассказал об отношениях на Несхове, и о том, как трудно им помогать деньгами, если Турюнн это воспринимает как оскорбление.

Он надел халат и тапочки, пошел на кухню и сделал себе бутерброд с ветчиной и кучей сыра. Смазал хлеб маслом снизу и положил его на сковородку, посыпав луком, на секунду он вспомнил свое отражение в копенгагенском зеркале, но тут же отбросил идею отказаться от масла. Лучше начать побольше двигаться, он не мог лишать себя той скромной радости, которую ему приносила вкусная еда, а что может быть вкуснее хорошего масла, намазанного внутри запеченного хлеба?