Анне Рагде - Раки-отшельники

— Не по телефону, об этом надо говорить лично. Но сначала дождемся результатов с Амагера. Не надо было говорить про двойняшек, — сказал Крюмме. — Теперь я точно сегодня не усну.

Он очнулся ото сна о земляничных полях, он шел среди грядок, до смерти боясь ос, никого из взрослых не было, стебли свисали под тяжестью спелых ягод, зеленые прятались в глубине. Он проснулся и лежал тихо, Крюмме храпел рядом, он подумал о зародыше, который, возможно, уже растет у Ютты, и никто об этом еще не знает. Девочка. Только бы была девочка. Он ей все покажет, будет катать ее на лодке, купит ей маленькую удочку, будет заплетать косички, пока она сидит за столом на дворе в тени большого дерева, будет рассказывать ей о домовом, а она будет верить каждому его слову.

Он был на Несхове. Во сне он был с ней на хуторе. Не в Тиволи, не в зоопарке и не у шикарного магазина, где он показывал ей свою последнюю, потрясающую витрину.

Он сел в кровати, уставившись в темноту. Она была на Несхове, и он был там, и был ее отцом, и мысль эта его совсем не пугала. Он хотел показать ей все дома, рассказать о том, как однажды провалился в силос, его покусали муравьи и пришлось везти его к врачу.

Силос… Силосная башня!

— Крюмме! Проснись!

— Что…

— Не спи! Ты забыл? Ты не можешь спать, потому что у нас будет четверо детей. Может, даже тройняшки! У обеих! И всего будет шестеро! А с нами и с Юттой и Лиззи получится целая футбольная команда, нам не хватает только вратаря!

— Успокойся, я проснулся.

— Силосная башня, Крюмме.

— На хуторе? Что с ней?

— Мы можем жить в ней. Она пустая. Больше не используется. В свиноводстве она не нужна. Можем перестроить ее, Крюмме. Точнее, их. Вообще-то их целых две, соединенных вместе.

Крюмме зажег свет, сел, проснувшись, он напоминал взъерошенного шмеля.

— А это возможно? — спросил он.

— Они из бетона, так что, конечно, придется делать окна и двери и изолировать, сейчас они только скорлупа, но подумай, как здорово! Круглый дом. У нас однозначно получится три полноценных этажа. Ты же знаешь Кима Нойфельдта, этого модного архитектора, он может сделать супердизайн! Правда, это будет стоить…

— Это проблема решаемая. Какой у них размер? Диаметр?

— Сейчас подумаю, — сказал Эрленд и натянул одеяло до подбородка, в комнате был ледяной холод. — Шесть-семь метров, кажется, каждая. И примерно такой же длины переход между ними. Сколько это получается, Крюмме, моя ходячая энциклопедия?

— Пи помножить на радиус в квадрате.

— Посчитай.

— Надо идти в кабинет за калькулятором.

— Бегом!

Эрленд сидел в постели и представлял себе новый дом. Сводчатые окна, винтовая лестница между этажами, белые оштукатуренные стены, летняя мебель пастельных тонов, полевые цветы в крынках, кованный диван в гостиной, полный подушек, антиквариат и хайтек в красивом сочетании, люстра над обеденным столом, сделанным из старой двери с массивным стеклом поверх столешницы.

— Почти сорок квадратных метров в каждой башне, — сказал Крюмме и шлепнулся обратно под одеяло. — А еще эта… перемычка, о которой ты говоришь.

— Ее можно перестроить в стеклянные переходы между комнатами на каждом этаже. Там тоже можно поставить мебель. Диван с видом, стеклянная веранда, бар?

— Никакого бара в доме с детьми, мышонок.

— Окей, бар для молочных коктейлей. Тогда получается, каждый этаж будет около семидесяти — восьмидесяти квадратных метров. Три этажа — это двести квадратных метров! Все равно что жить в голландской мельнице, Крюмме. Помнишь эту крошечную гостиницу, переделанную из мельницы, там было всего семь номеров, и мы там жили, когда ты делал репортаж о марихуане в качестве болеутоляющего в голландских домах престарелых?

— Такое не забываешь. Ты помогал им раскуривать трубки, и фотограф еле удерживал тебя за кадром. Но твоя идея просто гениальна, Эрленд! Просто-напросто гениальна! И я совсем проснулся. Большое спасибо!

Через десять минут Крюмме опять храпел. Эрленд же лежал и размышлял, как могут звать эту девочку с косичками и удочкой.

После захоронения урны он отправился на Несхов. Из того, что Тур отказывался говорить с ним по телефону, он не делал выводов. Совесть велела ему появиться на хуторе после долгого перерыва. Но когда туда приехала Турюнн, он умыл руки и пустил все на самотек. Они больше не были одни. Он вспомнил, как впервые увидел Турюнн в больнице у постели больной матери, ему не понравилось, что она приехала, хотел, чтобы она отправилась обратно в аэропорт. Но в ней была хватка. Ее было не запугать. К тому же она понимала, что Несхов важнее работы в Осло, и это вызывало настоящее уважение.