Анне Рагде - Раки-отшельники

Мысли о троих братьях сопровождали ее, пока она толкала тележку вдоль полок супермаркета и пыталась припомнить, какие продукты остались дома в холодильнике. И еще она думала о молчании. В первый день Рождества.

Молчание это она приняла за судорожные попытки наладить разваливающуюся жизнь. Разговоры о погоде и температуре! Не сразу она поняла, что это — способ выжить, обходя разговорами главное. Так они создают собственную реальность. Того, о чем не говорится, попросту не существует. Ее отец продолжал называть старика отцом, да и сама она заодно со всеми продолжала считать его дедушкой. А дедушка не возражал, довольствуясь тем, что, вероятно, впервые в жизни смог высказаться.

Турюнн нагрузила тележку продуктами и неожиданно решила еще заполнить кормушку для птиц. Она представила себе отца, который через несколько часов окажется в одиночестве за кухонным столом и будет разглядывать двор за белой нейлоновой занавеской.

Она купила четыре упаковки корма для синиц и несколько пакетиков орешков, как и корм, упакованных в зеленую сетку. Затем она связала корм бечевкой и прикрепила кнопками к дереву, пальцы успели онеметь на морозе. А в саму кормушку насыпала черствых крошек.

— Не забывай добавлять хлеба в пустую кормушку, — сказала она. — Воробьи садятся на нее, когда клюют. Только синицы могут угощаться на лету.

Она посмеялась, но смех показался ей самой фальшивым. Она отправлялась домой, в Осло, к своей работе, уезжала с этого хутора под Трондхеймом, о котором еще две недели назад не имела ни малейшего представления. Другая жизнь, можно даже сказать, другое время. А послезавтра — Новый год.

— Ты же позвонишь, — сказал он внезапно осипшим голосом, она прекрасно понимала, что птицы его мало заботят. Даже не оборачиваясь, она знала, что он пинает снег деревянным башмаком, скорее всего, правым, и свежая пороша легко прилипает к серым шерстяным носкам, с которыми он не расстается.

Она придавила последнюю кнопку к дереву и вдруг вспомнила, как люди отравляют деревья, вбивая в них медную проволоку.

Возможно, в кнопках тоже содержится медь, и, значит, она отнимает жизнь у единственного дерева во дворе, а еще у домового, потому что тот живет под деревом и умрет вместе с ним.

— Конечно, я позвоню. Сразу, как приеду, — сказала она, прекрасно понимая, что речь совсем не об этом.

— Погоду обещают отвратительную. А ты полетишь, — сказал он.

— Да все будет хорошо. Не волнуйся.

Плотно упакованный в зеленое корм для синиц неподвижно повис на стволе, больше заняться было нечем, и ей пришлось обернуться. Он стоял, как она и думала, в полукруге отброшенного правым башмаком свежего снега, руки в карманах каких-то клетчатых шерстяных брюк, вязаная кофта болтается на худом теле, которому через четыре года исполнится шестьдесят. Ее отец. Трудно в это поверить.

— А ты когда-нибудь летал?

— Ну да, — ответил он.

Он подошел к кормушке и покрошил еще хлеба, крошки полетели на снег, проваливаясь в него и оставляя за собой голубые ямки. Острые локти торчали под курткой, слишком свободной спереди и короткой сзади, протертые дыры на рукавах выставляли напоказ клетки на фланелевой рубашке. Свитер. Надо ему связать хороший шерстяной свитер и заставить его носить постоянно, а не только по праздникам. «Но что толку уговаривать по телефону из Осло, — подумала она, — здесь, на хуторе, все хорошее привыкли прятать и беречь на случай, который никогда не наступит».

Ему будет так чудовищно одиноко в обществе старика, постоянно сидящего у телевизора. Зато у него есть свинарник. «Ведь у него остаются свиньи, — подумала она. — Надо напомнить ему о них, о том, что они стоят и дожидаются его в свинарнике».

— Летал туда и обратно в Северную Норвегию, когда служил, — сказал он.

Он перестал крошить хлеб, отряхнул руки и снова сунул их в карманы, посмотрел на небо.

— Я совсем забыла. Конечно, ты летал, — сказала она.

— «Геркулесом». В этом самолете стоял чудовищный грохот. Я там чуть до смерти не замерз. Мы летели так медленно, казалось, вот-вот упадем.

Она могла бы к этому многое добавить, прямо сейчас, сказать, что там, на Севере, ее и зачали во время увольнительной. Там он был с девушкой по имени Сисси, которая потом проделала долгий путь на хутор Несхов, беременная, чтобы женщина, ее возможная будущая свекровь, грубо выставила ее обратно.

— Я еще и вам купила всяких вкусностей, не только птичкам, — сказала она.

На какое-то время все замерло. Они стояли. Смотрели друг на друга. Она глубоко вздохнула, над горами и фьордом к югу стелился утренний свет, солнце пряталось в розово-голубой морозной дымке. Как бы ей хотелось сейчас оказаться в своей машине с полным барахла багажником, подъезжающей к какому-нибудь городку под Осло.