Е. Бирман - Протоколы с претензией

А Старый Ястреб совсем не показывается на людях, и чем незаметнее он становится, тем большей симпатией к нему проникаются, и даже пресса его не задевает. А значит, снова правы древние китайцы: худший император – тот, над которым смеются; плохой – тот, кого боятся; лучший – тот, о котором знают только то, что он существует.

Большая Дора оказалась права. Армейская операция приносит зыбкое затишье.

Террор уже наведался к Старшей Сестре, заглянул и в Европу. На сей раз Старшая Сестра самолично берется за дело.

А Еврейское Государство взялось строить Стену. Стена Берлинская была построена, чтобы не выпускать, Великая Китайская – чтобы оградиться. Дети Вудстока молотками разбивают все стены, потому что эти проклятые стены ограничивают свободу людей и препятствуют человеческому общению. Фрагмент разрушенной Берлинской стены стал музеем, Китайская стена хороша хотя бы тем, что перенос ее стоит больших денег. Любопытно, интересуется В., всегда ли рады Дети Вудстока виду разбитых ими стен?

На сей раз именно он выступает с предложением о новой статуе Свободы в Уганде. Он предлагает поставить памятник Детям Вудстока, разбивающим стены отстойника.

В супермаркете порою можно встретить А.-инькину мать. Ее способ постижения окружающего мира производит на Я. сильнейшее впечатление. Пока Баронесса, не теряя времени, “шарит”, по ее выражению, по полкам с продуктами, она одним ухом успевает услышать речи пожилой женщины. Успевает также скрыть улыбку, когда, достав с полки коробку корнфлекса, кладет ее в тележку, на которую опирается Я., молча и внимательно выслушивающий рассуждения матери А., явно обрадованной возможностью высказаться. А.-инька ее совсем не слушает, жалуется она. Ее рассуждения опираются на два главных потока информации – телеканалы Российской Империи и местные русскоязычные газеты. “Половина “русских” – охранники”, – гласит заголовок газеты, лежащей в тележке А.-инькиной матери. Половина охранников в стране – “русские”, узнает она из этой статьи, когда прочтет ее дома. Эта политическая геометрия Лобачевского, питающая мать А. и, возможно, способная свести с ума ее сына, помогает сформировать рациональную часть ее знаний о стране, в которой она живет. Иррациональная составляющая формируется ею самой таким образом, что характеры и образ мыслей российских парламентариев и политиков, чьи имена большею частью уже незнакомы Я., она чудесным образом обнаруживает в местных политиках, чье лепетание по телевизору на языке аборигенов для нее не больше чем шелест засохшей растительности на придорожных холмах. Именно эти странные гибриды, с которых работой ее воображения сняты галстуки и надеты сандалии на босу ногу, вершат ближневосточные дела в странном мире А.-инькиной матери.

Я. в очередной раз задумывается над судьбами “русской волны”. Мать А. представляет старшее поколение. При необходимости она сумеет самостоятельно объясниться с местным отроком.

“Ани (я – ивр.) из-за вашей музыки всю лайла (ночь – ивр.)...” – Она запинается, и, то ли забыв от волнения, что знает, как произносится частица “не” на иврите, то ли желая подчеркнуть самую суть своего сообщения, совершает тройное отрицающее движение головой. Затем она склоняет седую голову на сложенные вместе ладони, что означает сон.

“Эванти”, – отвечает ей смуглый отрок. “Что он сказал?” – тормозит она пробегающего мальчишку из “русских”. “Он тебя понял”, – переводит росток “русской волны”, не понимающий уже обращения на “вы” к одиночной личности, и торопится улизнуть. Кто знает, прочел ли ему кто-нибудь русскую книжку про Айболита? Вряд ли, повзрослев, прочтет он Чехова на русском языке. И научить его этому едва ли удастся, как когда-то едва ли удалось бы самого Я. научить читать на идише, на который с легкостью могли соскользнуть в беседе его родители.

Скромный героизм выживания старшего поколения, убирающего и охраняющего супермаркеты, больничные кассы и другие заведения самостоятельного еврейского мира, выгуливающего его стариков и старушек на инвалидных колясках, порой глубоко трогает Я., соединяя в его душе теплую иронию с грустной благодарностью.

В драпированные кресла с подлокотниками и низкой спинкой, отличной от высоких кожаных кресельных спинок, характерных для кабинета начальника или офиса адвоката, приземлились “русские” инженеры, врачи. Смешно имитируя гнев “черных пантер”, порой стенает местная “русская” пресса о неиспользованном творческом потенциале “русской волны”. Сам Я., Баронесса и члены Кнессета Зеленого Дивана этот обиженный контингент нигде помимо “русских” газет, как правило, не встречают. Пикники на почве производственной и земляческой общности с неизменными шашлыками выявляют стопроцентную занятость этой категории вновь прибывших и являют всякому интересующемуся проблемами трудоустройства репатриантов то самое “скромное обаяние” нового еврейского среднего класса, в чьей осанке “сделавших себя” людей проглядывается осознание своей значимости.