Е. Бирман - Протоколы с претензией

А на Генисаретском озере, куда члены Кнессета прибыли, чтобы провести новогоднюю ночь в палатках, в эту пору года, ранней осенью, обычно еще жарко, но к вечеру неизменно поднимается настойчивый ветер. Позже опускается темнота на рядом поднимающиеся скалы Голанских высот, а на противоположном берегу начинает светиться Тверия. Она светится не блеском Рима и не славой его Императора, одолжившего городу свое имя. Иной экстремист скажет, что так ее и нужно осматривать туристам – ночью, с другого берега. Тьма, плеск воды, отраженная в ней Тверия, легкий карамельный запах, оставшийся на теле от серных купален, которые компания тоже посетила сегодня, эфир легенд – смягчают и склоняют к миролюбию. Время разжечь костер и при свете его приглядеться к соседям.

В мини-Америке еврейского государства, разбитого на более мелкие еврейские этно-культурные анклавчики, межанклавные беседы редко бывают безоглядно открытыми. В телевизионном хороводе на темы политики и жизни, которые сходятся и расходятся, сходятся и расходятся, старая ашкеназская светская элита встречается со специально подготовленными для целей внешнего сношения обладателями витых пейсов, к которым наспех прилажена старая песенка “и тот, кто с пейсом по жизни шагает...” и для которых наш Великий Шутник изобрел специальный туалет с двумя унитазами – один для мясной, другой для молочной пищи. Во встрече непременно участвует и новый истеблишмент восточного происхождения. Вместе они выглядят ужасно теплой еврейской компанией, где все участвующие в беседе пикируются и кричат друг на друга увлеченно, самозабвенно, и кажется, главной заботой их является – как бы им, не дай Бог, и впрямь не поссориться. Приглядевшись, все же видишь, что это хорошо притертые разные части. Передача закончится, телекамеры разведут по углам студии, а люди разойдутся по углам для людей. Новых выходцев из Российской Империи среди них, как правило, все еще нет. В этом есть и определенное удобство. Сидя по другую сторону телеэкрана, они как будто смотрят из-за зеркального стекла, обмениваются между собой одобрительными замечаниями, комментариями, насмешками, сами оставаясь невидимыми, а значит, неуязвимыми. Если кто-то все же приглашен, с ним повышенно предупредительны, колючие вопросы не забрасывают ему за воротник, гадкий голубь фамильярности, не признающий никаких дистанций, не садится к нему на плечо, к спине его не припечатывают добродушную восточную “чапху” и даже, о знак величайшего неравенства, – его не перебивают в беседе. Новичок! А значит, и спросу с него большого нет. Спешить некуда.

И к русскому языку, с которым не думают расставаться вновь прибывшие, коренные жители вполне привыкли. В стране, где бьет неиссякаемый родник раздражения вялотекущими войной и террором, видимо, легко справиться с неудобством, вызываемым чужой речью, без стеснения разгуливающей по улицам, хай-тековским коридорам и вот сейчас устроившейся у костра на Генисаретском озере. Ее на удивление легко терпят коренные жители и уж тем более не пугаются, как, говорят, пугает нынче жителей Британии обилие польской речи (“не слышно, чтобы они пугались языка Соседей, его они пугаются испугаться”, – шутит Б.).

У соседнего костра испрошена забытая соль, в обмен предложена шутка, которая на время должна успокоить людей, поглядывающих с опасением на выложенные у костра бутылки и пытающихся угадать их градусность. Разнонаправленные иронии по поводу культурного пития, словно две встречные лодки на озере, потершись бортами, проплывают навстречу друг другу.

Члены Кнессета уже давно не новые репатрианты, они скорее уже относятся к категории старожилов, то есть тех, кто изжил старые иллюзии, пережил, теперь уже тоже старые, разочарования и хоть и постарел сам, но жив и в данный момент шевелит хворостинкой угли костра на Генисаретском озере. Слава богу, никто не фотографирует, думает Я., как на встрече сотрудников фирмы, в которой он начинал свою “трудовую карьеру”. Глядя на эти фотографии, где он сам и люди, которых он знал молодыми, теперь частично усохли, частично, наоборот, раздулись и все поседели и словно посерели, он говорит Баронессе, что эта группка на фотографии вызывает у него грусть и словно напрашивается, чтобы к ней подогнали передвижную газовую камеру. Баронесса замечает ему в ответ, что ее стала беспокоить в последнее время его раскованность в подборе образов для сравнений. Игры с политкорректностью так же небезопасны, как игры с огнем и Исламом. Если он и впрямь собирается что-то писать, она лично проследит, чтобы в текст не закралась опечатка, и чтобы слово Ислам было везде написано с большой буквы, даже в ивритском переводе, хотя в иврите вообще нет заглавных букв. А лучше это слово и вообще не писать. Нет слова, и нет проблем, легко интерпретирует она Вождя Народов.