Сигурд Хёль - Моя вина

— Дайте каждому норвежцу охотничий домик в горах — и все социальные проблемы решатся сами собой! — заявил директор.

Я подумал, что не мешало бы прежде удовлетворить кое-какие другие нужды. Но вообще я слушал их разглагольствования вполуха — они еще некоторое время занимались тем, что поддразнивали друг друга. Что меня заинтересовало, так это то, что я узнал о Гармо.

Удивительно — сплошные противоречия.

Доктор Хауг посмотрел на часы и сорвался с места. Мы просидели больше часа.

На предложение директора пообедать у него дома я ответил отказом, и он не настаивал. Он и сам считал, что нам, пожалуй, лучше не показываться вместе.

В кафе отеля сидели какие-то мрачные типы — видимо, завсегдатаи.

Вошли несколько немецких офицеров, взяли что-то выпить. Они взглянули мельком на меня — новое лицо, но тут же уткнулись в свои рюмки и газеты. Внезапно они взволнованно о чем-то заговорили между собой. Особенно один горячился. Он хлопал по столу сложенной газетой и настойчиво повторял что-то, все больше возбуждаясь. Сначала они говорили вполголоса, а потом все громче и громче, и под конец до меня через весь зал донеслись его последние слова:

— Verdammten Italiener!.. noch mehr verdammt als die verdammten Norweger! [22] …проклятые итальянцы!.. еще хуже этих проклятых норвежцев! (нем.).

— Aber hattest du was anders erwartet? [23] А ты что, другого ожидал? (нем.).

Сосед что-то тихо сказал крикуну, отчего тот сразу прикусил язык. Они допили свои рюмки, еще раз взглянули в мою сторону и вышли.

И им несладко приходится. Приятно. Но мне от этого не легче.

И все-таки это было приятно. К концу обеда даже протухшая рыба показалась мне почти съедобной. Но когда я поднялся к себе наверх, все стало по-прежнему.

Несколько раз я подходил к окну и смотрел на площадь. Сам, собственно, не знал зачем. Надеялся, что ли, увидеть разгуливающую по площади разгадку?

Я думал:

Ты должен стряхнуть с себя отупение. Ведь дело-то пустяковое! Разгадка, несомненно, где-нибудь тут, у тебя под носом, глупец! Просто ты не видишь ее по своей тупости! Выпей рюмку-другую и ложись спать, она тебе приснится!

Я налил себе изрядную порцию из бутылки, которую захватил с собой, выпил, разделся, лег и тут же заснул.

…Вынужденное вдовство и все такое прочее… короче говоря, я, естественно, заметил, что юная Инга в докторской квартире — с ее опущенными ресницами мадонны, с постукиванием каблучков, — вовсе не так невинна, как изображает. Но что она явится ко мне в отель и среди бела дня вполне недвусмысленно будет подстрекать меня согрешить с ней — этого я, признаться, не ожидал. А так оно и произошло — во сне.

Глаза ее и на этот раз были опущены; но она метнула в меня молниеносный взгляд, в значении которого невозможно было ошибиться — выражение было отнюдь не добродетельное. Она приблизилась ко мне, приложив палец к губам. Было ясно, что все дальнейшее должно остаться между нами. И потом уже, сладострастно извиваясь и играя всем телом, она все время хранила на лице это лицемерное выражение мадонны, и губы улыбались фальшивой джокондовской улыбкой, и к губам был приложен палец, словно между нами позорная тайна.

Я проснулся совершенно подавленный. Так вот, значит, какие мысли занимали меня в то время, как я находился при выполнении чрезвычайно важного секретного задания. Я выругался, обтерся холодной водой и решил пойти прогуляться куда-нибудь подальше — может, на лоне природы я набреду на разгадку, которая не пришла ко мне во сне.

Я подошел к окну взглянуть, какая погода. Хмуро, тяжко, плотные темные тучи распластались низко-низко, нагнав на землю преждевременные сумерки. Собирался дождь. Придется надеть плащ; но тут я заметил, что внизу на площади что-то происходит. Вынырнули откуда-то полицейские и заняли места на тротуаре вокруг площади. Посередине, около маленького фонтана, суетились какие-то люди; судя по всему, шли последние приготовления к митингу — возвышалась небольшая, сколоченная из досок эстрада, украшенная цветами и ветками. Нацистская пропаганда. В раскрытое окно донеслись звуки труб, и я увидел выходившую с главной улицы процессию.

Зрелище было не слишком впечатляющим. Музыкантов всего пять-шесть человек — видимо, местный хирдовский оркестр. Они отчаянно дудели что-то, кажется, это был "Хорст Вессель". Я никогда не мог сказать этого с уверенностью, за все эти годы мозг мой, по счастью, так и не усвоил проклятой мелодии, но как бы то ни было, я с радостью заметил, что они сильно фальшивили.