Сигурд Хёль - Моя вина

Он посмотрел на меня.

Я сказал, что нечто подобное, вероятно, предстоит, если только мы не распутаем этот узел в самое ближайшее время.

Так. Но это, в свою очередь, будет означать, что к группе в дальнейшем всегда будут относиться с некоторым недоверием — пятно предательства…

И доктор и он ничуть не сомневаются, что они-то отделаются легче других. Они в группе со дня ее основания, ну и вообще…

Тут директор перебил сам себя:

— Мне искренно жаль Гармо и Кольбьернсена! — сказал он.

И вот что он хотел: он может от имени всей группы заявить, что они согласны на все, буквально на все, что могло бы помочь решению загадки.

Я подумал: очень любезно и вполне естественно.

Только какой от этого прок? Ложные донесения, посылаемые с целью проверить, пойдут ли они дальше, — в других обстоятельствах можно бы применить этот метод. Но в данном случае? Слишком уж все и всем ясно. Предатель, кто бы он ни был, теперь притихнет и будет пережидать. В лучшем случае потребуется время. Но время — в нем-то как раз все дело.

Про себя я знал, что если не справлюсь с задачей в ближайшие несколько дней, то Андреас и те, кто над ним, сочтут, что дольше терпеть такое нельзя, — и создадут новую группу.

Между прочим, они сегодня предприняли кое-что на собственный риск, продолжал директор. Через свою разведку они отправили немцам ложное донесение о местоположении одного из лесных лагерей [21] Лесные лагеря — лагеря, где норвежская молодежь скрывалась от объявленной Квислингом мобилизации на Восточный фронт. .

Оставалось ждать, прореагируют ли эти господа или же они располагают более надежными сведениями. Кольбьернсен считал, что смысла в этом мало, но все-таки…

Я подумал: святая простота!

Ясно было, что Кольбьернсен прав. Одной ложной тревогой больше — какая разница? Лишняя тренировка.

Наконец директор перешел к главному: как он уже сказал, они, конечно, готовы на все, но в то же время они просят меня поверить им, что необходимо суметь найти иное объяснение… Учитывая то прошлое…

Я воспользовался случаем и спросил, не могут ли они рассказать мне подробнее о прошлом Гармо и Кольбьернсена.

Разумеется; но то, что они рассказали, не облегчило моей задачи.

Гармо немало перенес в заключении. Он пробыл там три месяца и потерял за это время двадцать пять кило; у него до сих пор на теле шрамы от побоев, а одно время он чуть не ослеп на один глаз из-за воспаления в результате удара. "Доктор Хауг только и спас", — сказал директор; на что доктор возразил: "Ерунда! Но зрелище было не из приятных!"

Саботаж на фабрике — ну, тут они не считают себя вправе вдаваться в подробности, но организовано это было мастерски. Немцы так и не смогли докопаться до причин столь мизерных поставок.

Я узнал также кое-что новое и из послужного списка Кольбьернсена — как он однажды спасся только потому, что ходил на лыжах лучше немецкого гаулейтера, который его проследовал. Или как он одним-единственным выстрелом из пистолета спас и себя и всю свою группу — на расстоянии двадцати пяти шагов с первого выстрела уложил немца наповал.

— Стрелковый клуб как-никак пригодился, — сказал доктор. — Даже Гармо нечего было возразить.

Значит, об этом разногласии всем было известно. Само собой разумеется.

Я осторожно спросил насчет Гармо и фру Хейденрейх. Насколько я понял, они довольно близко знакомы? Но ведь они, видимо, принадлежат к разным кругам?

Мне сообщили на это, что Гармо и фру Хейденрейх в каком-то родстве. Оба они родом из одних и тех же мест — Гудбраксдаль или Вальдрес, в общем где-то в горах.

Я подумал:

Вон оно что!

А кроме того, в их городишке не так-то много этих самых "кругов". Кстати, Гармо ведь был — до оккупации, конечно, — одним из руководителей местного профсоюза — несколько тысяч членов, только на фабрике пятьсот, — так что фигура довольно значительная в масштабах города.

— Впрочем, нельзя даже сказать, чтобы они поддерживали такое уж близкое знакомство, — заметил доктор. — Они-то с фру Хейденрейх добрые друзья, это верно. Но Гармо всегда терпеть не мог ее мужа — по политическим мотивам главным образом. Хейденрейх ведь еще более правый, чем директор здешнего банка, можете себе представить! И вообще они очень разные люди — цинизм Хейденрейха…

Здесь директор вставил, что доктор Хауг, как известно, — культур-большевик. Сам он так далеко не заходит; он, в сущности, социалист. Он за такой общественный порядок, при котором каждый имел бы винный погреб или хотя бы охотничий домик в горах.