Дмитрий Тростников - Знаменитость

— Что это? — не совсем понял я.

— Кажется, понимаю, — плюхнулась на диван Старкова. — Так вот кому Акула Лешку сватал! Одесситам! Ну, слава богу, хоть не этому вашему Бесу! Зря мы на деда наезжали, он, оказывается, не такой гад. Крепко же его приперло, раз такие дорогущие телеграммы начал рассылать! — расхохоталась Старкова.

— То есть Алешу зовут в Одессу, чтобы там его записывать? — понял я. — Ну, бог в помощь, пускай поищут по пивным и рюмочным…

— Тебе это не интересно? — кротко спросила Маша.

Для меня это ничего не меняло. Я поднял свою дорожную сумку и шагнул в прихожую. Мне ведь еще предстояло всю дорогу до Питера думать и набираться мужества. Хотя где-то в глубине души я предчувствовал, что сразу прийти к родителям и признаться мне не хватит сил. Или по дороге мне придет в голову предлог, позволяющий хотя бы оттянуть невыносимую встречу с родителями на какое-то время.

— Даже не поцелуешь на прощание? — буркнула Старкова.

Я видел, как ее глаза набухли слезами, и торопился поскорее сбежать. Но, конечно, поцеловав на прощание. Мне ведь на самом деле тоже не хотелось от нее уезжать. Я просто старался держать все это в себе поглубже и не выпускать наружу. Слишком серьезные проблемы мне предстояло решать уже завтра в Питере.

Мы долго целовались в прихожей взасос, когда прямо над головой снова оглушительно сработал дверной звонок.

— Кто?!.. — заорала Старкова, с явным нежеланием разлепив наши губы.

— Телеграмма! — ответили из-за двери.

— Опять?! — простонала Маша и потянулась к дверному замку.

Однако на этот раз на пороге вместо студента стоял загорелый толстяк слишком солидного вида для разносчика телеграмм. На его необъятной фигуре отлично сидел джинсовый костюм «Wrangler», который мог себе позволить только очень богатый советский человек.

— Вам телеграмма! — произнес этот посетитель и подал Маше бланк, даже не попросив расписаться, но при этом широко улыбаясь.

Старкова машинально взяла и развернула бумажку. Секунду смотрела, оторопев, а потом спросила:

— Что это? «Широкие лиманы, цветущие каштаны»…

— Песня такая, очень хорошая, за Одессу, — ничуть не смутившись, пояснил лже-почтальон. — Вы извините, гражданочка, что я вот так нахрапом к вам свалился, но у меня выхода другого нет.

Дружелюбно улыбаясь, он каким-то мелким движением незаметно просочился в квартиру и стоял уже в прихожей. И выдавить обратно посетителя таких габаритов вопреки его воле было безнадежным делом.

— Разрешите представиться: Рудик Лев Евгеньевич. Прибыл в столицу из Одессы, по важному делу. Мой коллега по страсти — коллекционер Акулов — направил меня к вам. И я поторопился примчаться, потому что было сказано за ваш отъезд? Если позволите пройти, я все расскажу как по нотам, частично могу даже в стихах…

— Ну, конечно, добро пожаловать, — спохватилась Маша, приглашая незваного гостя в комнату и отчаянно маяча мне, чтобы не оставлял ее одну.

Мне ничего не оставалось, кроме как положить сумку на пол и вернуться следом за Старковой.

Быстро осмотревшись в комнате, Рудик крякнул и расхохотался, как обычно смеются щедрые и здоровые люди.

— А я таки надеялся грешным делом!.. — тряхнул он загорелой лысиной, через которую была плотно зачесана одна длинная прядка волос, опоясывавшая темя справа налево. — Надеялся, что вот, заявлюсь к вам и сразу увижу легенду и гордость блатной песни — Алешу таки Козырного! — посетовал он с совершенно неунывающей интонацией.

— Так это вы Лешку записывать собираетесь! — воскликнула Старкова. — И Акула вам наговорил, что мы прячем от людей «легенду и гордость»?..

Дальше они уже смеялись вместе. Этот Лев Евгеньевич имел обезоруживающую способность моментально сходиться с людьми. Не прошло и минуты, как мы втроем сидели за столом на кухне и пили чай с вареньем, а он рассказывал.

— На носу бархатный сезон. Море — плюс двадцать четыре градуса! Привоз ломится от всевозможной рыбки, а еще подвозят груши, сливы и арбузы! По всей Одессе фланируют отдыхающие и курортники. Это такие дяди и тети, которым толстые пачки червонцев жгут карманы, лопатники, а некоторым особо знойным, простите, Машенька, — тайные отделения для купюр, зажатые между грудей. И все они жаждут веселья! Да шо там за Одессу говорить — все черноморское побережье Кавказа задыхается на совковой музыкальной диете! Идешь мимо звукозаписи — звучит Хиль! Мимо следующей — Хиль! Но это же, как жидкая овсянка вместо шашлыка! И так можно прохилять вдоль всей набережной, и нигде вы не услышите нормальных блатных песен. А почему?.. Уже к началу июля все было распродано! Все прежние запасы, все старые концерты народ смел, как горячие пирожки! На всем огромном курортном побережье осталось максимум пара точек, где еще можно купить приличный, качественный блат. И это на несколько миллионов отдыхающих, со всех концов нашей необъятной родины!