Дмитрий Тростников - Знаменитость

— Вот и все мои песни. Только и гожусь теперь — колбасу музыкантам строгать, — она развела руками с виноватой улыбкой.

Тем временем Алеша отпросился на минутку на улицу. Сказал — покурить. А мы с Машей остались сидеть вдвоем на кухне друг напротив друга.

— И что? С этим ничего нельзя сделать? — спросил я. — Лечить горло ты не пробовала?

— Гортанный нерв защемлен, — пожала плечами она. — Опухоль трахеи, говорят, доброкачественная. Из-за этого отек голосовой складки. Мне говорили, что где-то за границей, в каких-то швейцарских клиниках вроде научились это лечить. Но кто ж меня в Швейцарию выпустит? И сто тысяч швейцарских франков на операцию где взять? Так что я не переживаю. Горло — слабое место оказалось. Судьба такая. Бодливой корове бог рог не дал, — усмехнулась она, явно стремясь свести разговор к шутке.

— Все равно неправильно это, — от всего сердца сказал я. — Неправильно, что все вот так, — поправился я и еще сильнее смутился.

— И на кой черт вас только сюда принесло?! Жила себе спокойно, — вдруг посетовала Маша.

Она смотрела на меня внимательными карими глазами. И всем своим видом, включая небрежно сложенные полные губы, старалась продемонстрировать, что этот взгляд ничего не значит. Но получалось наоборот, что очень даже значит. Кто бы сказал мне тогда, что главным умением Маши было бросать свою жизнь ломтями на алтарь благополучия своих мужчин? Любивших и восхищавшихся, но никогда не оказывавшихся рядом в трудную минуту. Череда абортов оставила рубцы не только на теле Маши Старковой. Впрочем, озорной блеск сумасшедших глаз неизменно оставался при ней. Разве иногда, ближе к часу ночи его заменяла пьяная истерика.

— Расскажи лучше о себе? Мне интересно, — попросила Маша. — Как вышло, что вы, такие разные, вдруг с Алешкой сошлись? Он ведь талантливый, но такой непутевый, что всякий, кто с ним поведется, — тоже непутевым становится. Может, у тебя получится? Ты не такой, как все его друзья-приятели…

В дверь позвонил радостный Алеша. В каждой руке у него было по бутылке портвейна.

— Там у таксистов целый ночный магазин! — возбужденно сообщил он. — Два портвешка ведь лучше, чем одна водка? Я правильно купил?

— Алешка!.. — сморщилась Старкова.

Дальше разговора не получилось. Алеша пил купленный портвейн. Я только немного попробовал, и сразу жутко потянуло в сон. Оказалось, что мы и так досидели до двух часов ночи. И Маша начала прибираться на кухне и принесла матрац, собираясь постелить нам на полу.

— Мария! — игриво заметил Алеша. — Ну что ты затеяла? Стелишь нам вместе, как каким-то двум педикам! Когда рядом такая женщина!..

— Потому и стелю так, что за педиков вас не держу, — многозначительно отрезала она. — А другого места у меня нет. В комнате мы с Катюхой спим. Спокойной ночи!

Но спокойно заснуть в августовской московской жаре даже при открытых окнах было трудно. Под боком непрерывно ворочался и кряхтел Алеша Козырный. Наконец, он сдался — толкнул меня в бок и предложил еще выпить. Я отказался. Но отвязаться от ночного разговора с бодрствующим Алешей было уже невозможно. Через полминуты он снова толкнул меня в бок:

— До чего стервозный характер! — шепотом пожаловался он. — Ведь лежит там сейчас одна, хочет не меньше нашего — и все равно ни себе, ни людям. Как думаешь, хочет?

Подумав, я представил, что действительно Маша еще не спит. И, наверное, хочет. Но вслух ничего не сказал.

— Она ведь горячая штучка, студент, — навязчиво зашептал на ухо Алеша. — Там темперамент ого-го! Это я тебе точно говорю.

— Не называй меня студентом! — идиотизм ситуации злил все сильнее. К тому же требовалось хоть немного поспать перед завтрашним делом. Иначе голова не будет соображать. Я все сильнее жалел, что связался с Алешей. Впрочем, в глубине души я был рад, что мы здесь оказались. Я раз за разом вспоминал, как Маша смотрела на меня, когда мы сидели за столом. И в душе почему-то растекалось блаженное тепло.

— Пойду к ней, — решился Алеша. — Чего голову морочить? В конце концов, мы с ней два года вместе прожили. Только без штампа в паспорте.

Он встал, пошатываясь. Глотнул чего-то из стакана, оставшегося на столе. И тихо побрел из кухни в комнату. По пути еще натолкнувшись на косяк и прошипев ругательство.

И меня взяла такая злость на него, что хоть бросай все дела и сейчас же возвращайся в Питер. Ну, что он везде лезет? Все портит. Но, с другой стороны, не хватать же его снизу за штанину — дескать, не смей ходить к ней! Взрослые люди, давно знают друг друга — пусть трахаются, если хотят. Мое-то какое дело? И все равно я чувствовал себя донельзя паскудно. Как будто в детстве открыл коробку с подарками, а там — пусто. Все блажь!