Дмитрий Тростников - Знаменитость

— Нас ведь начнут разыскивать? — спохватился я.

— А кто вас здесь видел? — возразила Старкова. — Милицию я бегала вызывать. А меня здесь вообще никто не знает. Ну, был им звонок женским голосом — на меня здесь указать некому. Я ведь знакома не была с вашим другом. А вас ведь тут не было! Кто докажет? Пусть бандитов ищут, а не сваливают вину на нормальных людей… Так хоть время выгадаете.

Времени действительно совсем не было. Во дворе каждый миг могла раздаться милицейская сирена.

— Скорее, каждая минута дорога! — торопила Старкова и умоляюще смотрела на меня.

Наконец я заметил несколько больших, уже сформированных блоков. Вот стоял блок питания, рядом — с моторами — блок лентопротяжки, фрагменты корпуса. А над основным усилителем Витька, похоже, недавно работал. Тут же лежали паяльник, канифоль…

Я схватил сумку, побросал туда разобранные блоки, которым еще только предстояло стать магнитофоном. Еще наскоро огляделся в квартире — не забыто ли что-то из наших вещей. Дверь мы не стали закрывать. Быстро спустились во двор. И воспользовавшись темнотой, которой в Гатчине всегда было в достатке, быстро проскользнули на улицу. Милицейской машины до сих пор не было слышно. И мы быстрым шагом направились в сторону железнодорожной станции.

— Господи! Мы же ему глаза не закрыли! — спохватился на ходу Алеша.

Я остановился. Точно! Вот этого никто из нас не сделал.

— Нельзя возвращаться! Примета плохая, — непоколебимо запретила Старкова.

Мы успели пройти только пару кварталов, когда Алеша пошел медленно, пошатываясь. Мы не сразу заметили, что он отстает.

— Что-то плохо мне… — смущенно объяснил певец.

— До станции совсем недалеко, потерпи чуть-чуть, — попросил я.

Он закивал головой и постарался идти быстрее.

Мы прошли еще метров сто. Но тут Алеша метнулся к ближайшему забору и его вырвало.

В ночи мы стояли, поминутно ожидая звук милицейской сирены. А я непрерывно слышал внутри собственный голос: «Ты не только меня, ты всех нас предал и подставил! Из-за бабы! Мне стыдно, что у меня такой друг! Да ты и не друг, наверное. И стихи твои — бездарные!..» Как я кричал сегодня в трубку Витьке, стараясь отхлестать словами побольнее.

— Сейчас все пройдет, — захлебываясь, обещал певец. — Это я виноват. За мной они пришли! А я за водкой побежал и дверь не запер! — разогнулся Алеша между спазмами рвоты. — Для меня этот нож был назначен!.. А Витек на себя принял. Словно я сам его убил…

Алеша ошибался. Я промолчал. Не было сил и времени разубеждать его, за кем на самом деле гнался Бес и почему он был так взбешен. И кто почти своими руками подставил Витьку под его нож…

Я собрал все силы, чтобы хоть на секунду выкинуть из головы жестокие слова, которыми я безжалостно терзал друга сегодня по телефону и которые теперь раздирали мою память. И еще я знал, что это в моей душе теперь навсегда — до конца жизни уже никогда не забыть и не простить себя за это.

Зажмурившись, я постарался не слышать ничего, кроме реальных звуков — как полоскало Алешу. Но только явственнее увидел, как Зяблик лежит сейчас там, в страшной, захламленной комнате. И его незакрытые глаза, не моргая, остывают. А мои ладони все еще помнили судорожное подергивание умиравшего Витькиного тела. Этого ничем не искупить, сколько ни пытайся.

— Ну и куда мы теперь? — спросил Алеша, вытирая рот.

Идти было некуда. Таких мест для нас больше не осталось.

В доме Ёсифа Шмеерзона всегда было ужасно шумно. Квартира напоминала не то проходной двор, не то — блат-хату. К пьющему бывшему скрипачу постоянно кто-то заходил. Причем гости самого низкого пошиба. Сосед-алкоголик с пятого этажа с опухшей рожей и погасшим бычком в углу рта или дворник, провонявший какой-то кислятиной, придурковато лыбившийся беззубым ртом. Все эти типы и еще бог знает сколько алкашей из окрестностей винного отдела ближайшего гастронома привыкли, что сюда можно завалить погреться, а еще лучше — выпить. Опускающийся на дно, искалеченный скрипач пускал в свою запущенную квартиру любого, кто готов налить полстакана портвейна, или просто так.

На второй день нашего пребывания здесь Старкова начала бороться с этим явлением. Теперь она сама открывала дверь и выпроваживала частых отвратительных гостей, а хозяин дома — тощий длинный Ёсиф только маячил у нее за спиной, виновато пожимал плечами и звал «заходить на будущей неделе».

Эта квартира стала нашим логовом с тех пор, как мы окончательно перешли на нелегальное положение. Я надеялся — на день, на два. Чтобы закончить дело, начатое летом и казавшееся таким простым. За эту пару дней мы должны были сделать запись. Так, как сможем — другого раза у нас больше не будет.