Ян Андреа - Эта любовь

Тем не менее нужно писать, нужно пройти через это. Не хранить героическое молчание, а писать, писать совсем просто, не думая о словах, не ища их — нет ничего, что можно найти, все уже давно всем известно, не думайте об этом, отпустите себя, дайте этому унести вас, смотрите, как делаю я — я ведь ничем не занимаюсь, мне говорят о стиле Дюрас, как вы это делаете и все такое, но я ведь ничего не делаю. Я пишу. Вот и все. В этом нет ничего сакрального. Никаких тайн. Ни вы, ни я к сакральному не причастны. Это совсем другое. Все, что получается, получается случайно. И иногда все это происходит независимо от нас, предложение уже готово, написано, и оно ничего не значит, оно значит совсем другое, а не то, что мы хотели сказать, и оно указывает на это предельно ясно.

Голоса «India Song»: свет был такой ослепительный, что…

Голоса за кадром «India Song». Я их очень люблю. Это я их придумала. Это я написала то, что они говорят. Это я сняла этот фильм. Этот бал, который никогда не кончается. Крик вице-консула. Вы видите, иногда на неожиданном повороте простой фразы: «Свет был такой ослепительный, что…» или еще — «Я хотела бы быть на вашем месте, приехать сюда, на острова, в первый раз…» — слова из обычного разговора, которые тем не менее написаны, когда читаешь их, иногда видишь то, что за ними стоит, совсем другое, слышишь ту пустоту, о которой вы говорите. Может быть. Я пишу, я занимаюсь только этим. Всего остального я не знаю.

И вы говорите: кто, кто смог бы написать совершенное слово?

Балтазар.

Взгляд, один его взгляд. И это желание оставаться с нами, не покидать нас, любить нас. Я вижу.

Я смотрю на вас.

Мы пишем.

Эти слова Балтазара.

Достаточно одного только имени. Одного его лица. И сразу видишь весь мир. И то, что написано, написано о целом мире. И не надо ехать в Токио, оставайтесь в этой комнате. Пишите. Или не делайте ничего.

Оставайтесь здесь, и мир сам придет к вам. Он ваш. И я — рядом.

Я это знаю. С самого первого дня.

Это так и даже больше. Будет играть танго Карлоса д'Алессио, приходите, будем петь и танцевать.

Мы танцуем и танцуем это аргентинское танго. Мы не можем ничего сделать с собой, когда слышим эту музыку, мы танцуем, мы стали бы танцевать под нее с первым встречным, с вами, со мной, мы знаем, что нам осталось только одно — танцевать до самой последней ночи, ни о чем не заботясь, забудьте обо мне, только одна эта музыка, отдаться движению тел, вашего и моего, вы неплохо танцуете, только бы это не кончалось, только бы музыка не замолкала, чтобы я оставался с вами для последнего танца, последнего бала.

Вы забыли. В какой-то момент я больше не видела вашего лица, у меня не было больше сил ласкать его, я не могла больше прикоснуться к нему, унести его с собой, у меня не было сил, всю ночь я держалась за вашу руку, я не знала, как это нужно делать, вы лежали рядом со мной, словно мертвый, когда я должна была уже совсем скоро перестать жить, у меня оставалось всего несколько часов жизни, жизни с вами, я уже почти покинула вас, оставила вас одного. Я ни о чем не думала, я чувствовала только тепло вашего тела, кто же еще мог быть рядом со мной, я не могу даже представить, кто это мог быть, кроме вас. И вы по привычке молчали. Я узнаю это молчание среди тысячи других молчаний. Я говорю себе, это он здесь, я не знаю уже, как вас зовут. Я знаю, что я — Дюрас. Фамилия — это все, что от меня останется, когда мое сердце прекратит биться, ближе к восьми часам в воскресенье 3 марта 1996 года. Это вы скажете мне потом точное время, мне и всем остальным. Вы объявите новость: Дюрас мертва. Дюрас умерла.

Не говорите ничего больше. Я еще держу вас за руку, я чувствую тепло вашей руки, я еще сжимаю ее, я не умру прямо сейчас, у меня есть еще немного времени. Но для чего? Что я могла бы сказать, что я еще не сказала, не написала, что, вы знаете? Нет, думаю, не существует никакого последнего слова, просто вдруг оказывается, что больше нет никаких слов, я не нахожу нужного слова, я больше ничего не пишу, я знаю, что все уже кончено, я ничего больше не напишу, что Дюрас уже умерла, еще пока есть ее тело, едва живое, сердце все еще бьется, но машинально, оно еще стучит, а потом это прекратится. А что будет дальше — никому не известно. Об этом невозможно подумать. Если бы мы изо всех своих сил любили друг друга, всем своим существом, могли бы мы тогда знать больше об этом? Как вы думаете? Сейчас еще не поздно, никогда не бывает слишком поздно для этого, у нас есть еще время. Да, мы можем попробовать, мы допишем начатую книгу, Книгу исчезновения. Я должна умереть, оставьте меня. Я хочу быть одна. Уже сказано достаточно слов, я занималась этим всю жизнь, целую жизнь я прожила с этим, я написала уже столько книг, и каких книг — совершенных, на всех языках, миллионы читателей по всему миру, повсюду, да, я не забываю о молодых читателях, которые еще только будут читать мои книги, слова, которые меня очаровывают, которые очаровывают вас, — вы написали сотни писем об этом в то время перед летом 80-го, как это возможно, как можно представить то время без вас — невозможно, невозможно такое подумать, как можно забыть это лицо, ваше лицо, разве может такое случиться? Ответьте мне что-нибудь.