Ян Андреа - Эта любовь

Но чемодан не досматривают.

Я встречаюсь с вами у атташе по культуре на Пятой авеню в Нью-Йорке перед Центральным парком. Вы говорите: пойдемте посмотрим на Парк. Мы пьем. Мне хотят дать номер, вы спрашиваете: что же вы думаете, что он может спать без меня? Ему не нужна никакая комната.

Тишина.

На следующий день мы садимся в автобус, который идет к морю. Потом — на паром и едем на остров. Вы говорите: посмотрите, Ян, на это море, на эту реку, смотрите. И потом: здесь нужно есть чизкейки, они здесь самые вкусные. Мы едим чизкейки. Утром и вечером. Пьем белое вино. Смотрим на небоскребы. Поднимаемся уже не помню на какой этаж самого высокого здания. Смотрим на Нью-Йорк. Вы говорите: я боюсь, все это не может держаться, все сейчас возьмет и обрушится, что тогда с нами будет? Давайте, пошли отсюда. Я больше не могу.

Мы на улице. Вы говорите: это прекрасный город, невозможный.

Мы уезжаем в Монреаль. Зал полон. Темно. Вы попросили, чтобы выключили полностью весь свет, даже лампу над аварийным выходом.

Я хочу полной темноты, иначе никакого фильма. Абсолютная темнота. Фильм начинается еще до начала показа. Черный — это тоже цвет.

Зал полностью погружен в темноту. И фильм начинается. Вы сидите рядом со мной, вы очень сильно сжимаете мою руку, я закрываю глаза, я не могу видеть себя на экране. Смотреть на себя. Я слышу ваш голос на фоне темного экрана, в темноте черного молчащего зала, который слушает написанные вами слова, адресованные — кому, какому мне, с кем вы разговариваете в то время, когда вы разговариваете со мной, в то время, когда вы мне пишете? Неизвестно.

Вновь зажигается свет. Зал аплодирует. Вы встаете. Приветствуете всех, вы аплодируете.

Мне стыдно. Я остаюсь сидеть, я не могу никуда спрятаться. Меня никто не видит. Есть только вы, сотни людей смотрят только на вас, есть только это известное всему миру имя, только этот фильм, «Человек с Атлантики».

Я не могу встать. Вы поднимаетесь на сцену и отвечаете на вопросы из зала.

Я очень рада, что этот фильм был показан здесь, в Монреале, в Канаде. А не в Париже, во Франции. Здесь вы все понимаете, вы — замечательные.

И все кричат: браво, браво, и вы улыбаетесь, вы смотрите на всех этих людей, эти аплодисменты — для вас, и может показаться, что вы счастливы, я счастлив, что вижу вас такой.

Я боюсь, что вы произнесете мое имя. Вы этого не делаете, вы говорите о темноте, о ее цвете, о разных оттенках черного, о том, что такое изображение, что темный экран — не бесцветный, что все это существует. Что фильм может быть своего рода книгой, которую можно прочесть. Что можно читать даже голос, который произносит слова. Что лицо на экране — лицо человека с Атлантики.

А сейчас я здесь, в Токио, перед полным залом, и рассказываю об этом, о Монреале. И я говорю: я счастлив, что фильм был показан на противоположном конце земли, что теперь он объездил весь мир. Я рад быть здесь, в Токио. Вместе с этим фильмом. Вместе с этим голосом, звучащим в фильме, в этот вечер этот голос — вместе с нами, здесь, в Токио. И я здесь, чтобы сказать, что автор этого фильма вместе с нами, я не представляю себе, что могло бы случиться, чтобы оказалось иначе.

Просто вы здесь.

Нет, я не плачу. Я сдерживаю слезы. Я знаю, что мы together разлучены уже очень давно и в то же время мы вместе. Так происходит со всеми. Никто не осмеливается сказать себе об этом, все боятся признаться, но нужно все-таки сказать и написать это — правду.

Я плачу, когда хочу. Не сдерживаясь. Я придумываю себе что-нибудь.

И потом, чтобы закончить с фильмом и чтобы мое волнение от воспоминания прошло, я говорю: один японский студент, который очень хорошо говорит по-французски, сказал мне сегодня во второй половине дня, в саду — я не знаю, как называется этот замечательный сад, — что слово «небо» и слово «пустота» в японском одно и то же, это прекрасно. Я думаю, что ей бы это понравилось. Той, кто пишет, кто любит и не может ни на что смотреть, ни на людей, ни на саму себя, ни на меня, больше ни на кого, ни на что. Но она возвращается к страницам, словам, она не может ничего поделать, она всегда возвращается к этому, давайте я продиктую вам кое-что, посмотрим, вы подходите к столу, за которым я сижу, я жду и думаю, что пустота — всегда рядом и эту пустоту нужно оставлять незаполненной. Тогда в ней покажется небо.

Эта фраза, которая нам так нравится: здесь — Сен-Тала, и всегда потом везде будет — Сен-Тала. Не существует ничего другого, никакого над-мира, только здесь и сейчас. В Токио, Монреале, Калькутте, Париже, Ванкувере, во всем остальном мире — темная пустая комната. В пустоте которой пишут простые истории о любви. Люди, которые любят друг друга, оставляют друг друга, им это не удается — бедные люди, которые любят друг друга, которые хотят этого любой ценой, снова и снова. Слова, с начала и до конца времен. Не надо больше. Книга, которую нужно будет написать, Книга исчезновения, эта книга, которая так никогда и не появится, потому что 3 марта 1996 года вы умерли.