Леонид Зорин - Габриэлла

— Что вы могли? Вы остались одни, — лояльно возражает Безродов.

— Не знаю. Может быть — умереть. Такая возможность всегда существует. Но это — для Чапека, а не для Гашека. Здесь принято восхищаться поляками, но жить по-польски никто не хочет. Все та же слепая боязнь трагедии.

Он все еще хочет вернуть Габриэллу в сегодняшний день, пора бы ей вспомнить, что он — рядом с нею, а он только гость, еще один день, и они простятся. Пора бы отвлечься и от реальности, которая их ждет за вратами церкви Лоретты, куда Габриэлла его привела, и от истории — от императорских корон, от драгоценных дароносиц. Отвлечься от мира, даже от Праги и от ее нелегкой судьбы. Тем более что есть города, чьи испытания были суровей. Если бы не московская выучка, давным-давно его обуздавшая и отучившая откровенничать, он объяснил бы прелестной спутнице, что все эти страсти уже не ко времени, трагедия давно совершилась, поздно теперь ее бояться. Каждый, кто хотел уцелеть на плахе столетия, в век диктаторов — всего лишь обрубок человека.

Чуткости ей не занимать. Пан Александр должен простить ее — все эти речи непозволительны. Пока мы живы, не нужно думать о том, что все равно неизбежно, — кадавры на памятнике Гуса, как видно, сделали свое дело, они навели на мрачные мысли. Все это невеселые игры. И предпочтительнее иные. О да, как в театрике "Семафор". Нет, нет, дорогой пан Александр. Оставим в покое рыжую Ханну, которую вам трудно забыть. В Праге немало других актрис. Прага — весьма театральный город. Здесь много занятных актерских ансамблей. И среди них есть три театра, с одной стороны — самостоятельных, с другой — образующих единый оригинальный организм. Комедия, АВС и Каморни — всеми тремя руководит очень талантливый режиссер. Не тот ли, что дружен с рыжей Ханной? Довольно. Или я рассержусь. Вы памятливы. Опасное свойство. Нет, нет, совсем другой человек. Он мой приятель. Вы пишете пьесы? Он бы отлично их поставил, а Карел, естественно, перевел бы. Обидно, что пан холоден к драме. Прозаики — если не брать в расчет нашего безумного Кафку — обычно строгие реалисты, а театр больше склонен к иллюзии, которая так украшает жизнь.

— Я не имею особых иллюзий, — сумрачно бормочет Безродов.

Лукавит. И хорошо это знает. Не только детство — поганое отрочество, худшая пора его жизни, когда неокрепшее сердце томилось, поджаривалось на сковородке, стонало и корчилось от бесчисленных — действительных и сочиненных — обид, не только отрочество и молодость, даже его запоздалая зрелость — не принесли освобождения. Поныне все то же неуходящее, мальчишеское всевластье надежды. И может быть, на мой закат…

Но ведь надежда не обманула! Разве судьба его не отличила, не выбрала, не даровала чуда? Разве она не ему явилась во всей своей анафемской щедрости? И этот город, и этот день, и эта женщина с ее именем, в котором звенит забытая музыка, и то, что музыка разлита в морозном заледенелом воздухе, а он ее слышит ежеминутно, что все это вместе сошлось, срослось — невероятно. Но так случилось.

Она спрашивает:

— О чем вы думаете?

Безродов вздыхает и признается:

— Я сейчас не способен думать.

— Звучит почти как капитуляция.

Безродов кивает:

— А так и есть.

Она неуступчиво роняет:

— Вам не к лицу такие речи.

— Ну почему же?

— Все потому же. Вы — часть империи, часть ее мощи. Скажите, вы в почете у власти?

Он теряется, потом говорит:

— Не думаю. Но — сосуществуем.

— Ну что же, значит, привыкли друг к другу. Это не худший способ жизни. Карел уверен, что наше призвание — привыкнуть. Возможно быстрей привыкнуть.

Безродов лояльно протестует:

— Совсем непохоже на вашего мужа. Он слишком вас любит, чтоб быть столь мудрым.

Она учтиво осведомляется:

— Откуда пану это известно?

— Я вижу, как Карел смотрит на вас.

Прекрасная Габриэлла роняет:

— C’est pas l’amour, c’est la vanite€.

Они простились. Ну вот и все. Еще одна тоскливая ночь в отеле "Амбассадор", а под утро какой-нибудь бессмысленный сон с каким-нибудь идиотским сюжетом, с самыми странными персонажами. Бог весть почему, по какой причине, на ум приходит один беллетрист, трагикомический петушок, измятый несложившейся жизнью. Он сочинил себе другую, в которой был весел и успешен, обласкан и признан, любим подругами. Сначала робко и неуверенно, потом, в конце концов, осмелев, он перебрался в несуществующий, придуманный, параллельный мир, освоился в нем и стал в нем жить, ослепнув, оглохнув, не слыша шуток.