Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

Пропустив сколько-то рюмочек, гости разговорились. Каждый гудел о себе, хотя прежде всего полагалось бы хвалить невесту и жениха.

Сват Друс, опрокинув в рот очередную стопку, облапил за шею расчувствовавшегося старого Пиханду.

— Мартин! А теперь затянем нашу любимую!

Оба старика поглядели друг на друга, потихоньку похмыкали, прокашлялись, прочистили старые заржавелые голоса — и вдруг из их глоток хлынули слова и мелодия. Песню подхватили и остальные.

Старики пели в таком быстром темпе, что даже дыханья не хватало. Выпили по стопочке, всмотрелись друг в друга и тут же прослезились.

Сват Юло Митрон грустно молчал, не подымал от стола глаз. Вдруг ожил, развеселился и бойко стал благодарить за яства, которыми их хозяева потчевали, а от имени жениха — за бесценный дар, ему обещанный, за Кристину.

Он склонился к Кристине, взял ее за руку, поднял с места и совсем неожиданно поцеловал — сперва в лоб, потом в щеки и наконец в губы.

— Такое сокровище, как ты, Кристина, надо почитать и любить!

Он поклонился ей и стал собираться.

Оглушенный счастьем, Матей Срок ничего необычного в его поведении не приметил.

Митрон сухо коснулся его плеча — тот встал. А Кристина удивленно поглядывала то на Митрона, то на будущего мужа. И брат Само обвел глазами ее, Митрона, жениха и свою мать, которая тишком клала кресты, словно хотела отвести грядущие беды. Само наконец улыбнулся, проводил гостей до придомья, а воротившись, спросил сестру:

— Ты рада?

Кристина не ответила.

Еще более странно вел себя Митрон позже, на Кристининой свадьбе. Гостей был полон дом, музыканты наяривали, палинка рекой лилась, пироги не успевали простыть, как их уже и в помине не было, мед на хлебе благоухал, и старый Пиханда прочувствованно спел дочери на прощание свою любимую. Улучив минутку, где-то в дверях, когда никто их не видел, Юло Митрон шепнул Кристине на ушко:

— Когда-нибудь ты станешь моей!

И отпрянув от нее, подсел к своей жене — рыхлой Матильде. Сидя сбоку от нее, он так и пожпрал глазами Кристину, которая, умирая от испуга и неожиданности, недвижно застыла в дверях. Никогда еще не испытывала она такого отчаяния и растерянности.

В хватких руках Матея Срока Кристина Пихандова совсем переменилась: ожила и расцвела. Оно и впрямь: когда девушка счастливо любит, она походит на цветок — и пахнет притягательно, и щеки ее окрашивает бегущая по жилам кровь, и смех на устах искрится и звенит, как роса в чашечке. Чем больше проводила Кристина ночей с Матеем Сроком, тем сильней она распалялась. Ее пылкие ладони будоражили Матея, горячее лицо, лоб и губы выжигали на груди, шее, по всему его телу глубокие метины, огненные икры и бедра пробудившейся женщины льнули к нему, точно лава к кремнию, раздувая огонь животворящей любви.

Матей Срок был лесоруб. Управившись с работой в поле, он налаживался с артельной братией в ближние леса, рубил, тесал, окорял или свозил толстые деревья, помогая грузить их на пригнанные железнодорожные платформы. Молодой лесничий Путош, только недавно окончивший градркское лесоводческое училище, с нежностью обнимал поваленные деревья и восторженно восклицал: «Ребята, на бумаге из этого дерева будут писать короли и императоры!» Матей Срок однажды ухмыльнулся и горестно заметил: «А нам скоро нечем будет и зад подтереть!» Лесничий Путош в зеленой форме покраснел и воскликнул: «Срок, не оскорбляйте наши прекрасные леса!» Матей всадил в дерево топор по самое топорище и, пока легонько его расшатывал, вытаскивая, исподлобья смотрел на лесничего. «Леса наши?! Пусть лучше оскорбляются короли!» Лесничий Путош подошел вплотную к нему, и его подбородок, зарастающий редкой щетиной, заметно дрожал: «Это как же прикажете понимать? Каких таких королей и императоров вы здесь оскорбляете?» Матей Срок нахмурился, сказал громко: «Всех!» — «Ну, ну, поосторожней! — пригрозил Матею вспыльчивый лесничий. — Еще раз сболтнете лишнее, не видать вам леса!» — «А ты не бойся, приятель, — рассмеялся Матей. — Императоры не услышат, разве что я им топором по дереву напишу! А понадобится, так и подписаться могу!» Ошарашенный лесничий попятился, качая головой. «Сами себе могилу роете! — еле выдавил он. — Но я вас в нее не столкну. Сами туда свалитесь!» Матей Срок только засмеялся, а лесничий Путош сконфуженно ретировался. Однако он не был плохим парнем: хоть и стоял горой за монархов, а вреда Матею никакого не причинил. Правда, с того дня избегал разговоров с ним, да и Матею были они без надобности. Изо дня в день он тешил себя мыслью, что вечером воротится домой, увидит Кристину и снова будет осторожно извлекать из своих набрякших ладоней нежные, упоительные ласки.