Гийом Виньо - Ищи ветер

Моника вернулась, когда я уже лежал в постели, причем, довольно давно. Я слышал, как она на цыпочках поднялась по лестнице, как чистила зубы. Под одеяло она скользнула осторожно, стараясь не задеть меня.

— Добрый вечер, love, — тихо произнес я.

Она вздрогнула, села и повернулась ко мне.

Погладила меня по волосам.

— Ты ждал меня?

— Да, я не спал. Как прошел ужин?

— Гмм. Я думала, ты приедешь только в понедельник.

— Так получилось.

По идее, она должна была спросить меня, почему я вернулся раньше, как прошла выставка и все такое, но она не спросила. Легла, вытянулась рядом со мной, близко-близко.

— Ты принимал сегодня душ?

— Нет, а что? Плохо пахну?

Она секунду помедлила.

— Кажется… потом, чуть-чуть…

Нет, любовь моя, я пахну вовсе не потом, и ты это знаешь. Я пахну «Шанелью» номер какой-то там, трахом я пахну, спермой, я пахну киской Мюриэль, и этот мускусный запашок здесь, между нами, в воздухе и на моих пальцах, и в моей бороде — да, ты его учуяла, я знаю, — так пахнет между ног у Мюриэль, ни с чем другим не спутаешь, ты согласна? Мюриэль, конечно же, ты ее помнишь… Неотразимая красотка — тогда ты так сказала, не могла не сказать, надо было заклясть эту недобрую красоту, надо было извлечь ее из молчания, как из шкатулки, красоту этой суки, вытащить на свет Божий, не правда ли? Да-да, та самая красотка, что зло вышучивала твой плохой английский, конечно же, ты ее помнишь; мы не забываем людей, которым с удовольствием выцарапали бы глаза, думается мне.

— Я приму душ, если хочешь. Да, ты права, мне самому противно. Я сейчас, две минуты.

Я встал. Пошел в ванную. Пустил душ. Сел на дно ванны, обхватив голову руками, и попытался собраться с мыслями, а вода текла, омывая внешние следы — засохшие выделения, крошечные царапины. Душ для измены — то же самое, что посмертный грим для покойника: трогательное усилие. Мое забальзамированное сердце все еще билось, и я, оцепенев под горячими струями, хотел одного: чтобы оно угомонилось наконец — остановись, дурацкий насос!

Моника постучала в дверь. Уже целую вечность я не подавал признаков жизни. Горячая вода в резервуаре давно кончилась, встав, я почувствовал, как окоченели руки и ноги, и понял, что был близок к гипотермии. Я закутался в халат.

— Да-да! Выхожу!

Я лег, меня бил озноб. Моника села рядом, взяла сигарету, закурила, глядя в стену. Она бросила курить больше года назад, но держала старую, смятую пачку «Кэмела» в ящике ночного столика. Когда ей случалось выкурить сигарету, как сейчас, в темноте, это значило, что она о чем-то размышляет.

Кури, любовь моя, сегодня ты это заслужила. Ну же, смелее. Заставь меня выложить правду, не мне же это за тебя делать. Но нужна ли она тебе, эта правда? Она просачивается, как подземные воды, верно? Она уже затопила лабиринт твоего мозга и вот-вот прорвет плотины, я уже чувствую, как они поддаются ее напору. Предчувствие все отчетливей, свет все ярче, это, как заря, убивающая наповал запоздавшего вампира — горизонт розовеет, любовь моя, смерть близка. Как ты встречаешь ее? Бежишь прочь, роешь землю ногтями, ищешь убежища в нашей с тобой темнице? Нет, я тебя знаю. Заря — разве от нее спасешься?

— Что случилось, Жак? Что-то ведь случилось.

Я не отвечу тебе, love. Этого мало. Ты ведь сильнее, я знаю, ты достойнее. Загони же меня в угол. Не надо мне запасных выходов, лазеек для бегства. Господи Боже, Моника, я улегся в нашу с тобой постель! И ты стерпишь эти мерзкие запахи? Мать твою, чего ж тебе еще надо?

— Ты…

Да, я. Любовь моя. Добей.

— Ты… ты спал с… с кем?… Ты спал с Мюриэль?…

Мое молчание было знаком согласия, каждая секунда говорила «да».

— Я люблю тебя, Моника.

Она сжала губы. И стон — протяжный, низкий, как в самолете, когда мы падали, — точно такой же стон, только слабый, вырвался из ее горла, а глаза неподвижно смотрели в стену, как тогда на верхушки черных елей. Я ничего не сказал, ничего не сделал.

Все решалось сейчас, но все было уже решено. Лишь бы она не поддалась слабости, молился я, лишь бы не вздумала простить, сохранить дышавшие на ладан надежды. Да, я сказал «люблю», потому что не хотел, чтобы ей было легко. Пусть об этом выборе, который вызревал в ней, — выборе трудном, мучительном, — пусть она о нем никогда потом не пожалеет. Я в большом долгу перед ней, но за это с меня спросится в первую очередь.

Держись, любовь моя, еще немного. Ты сильная. Начни новую жизнь, в которой мы с тобой не будем «мы». Не прощай меня, оставь позади то, что умерло, не оглядывайся. Ты-mo ведь не предала бы меня, нет, ты — кремень. Ты не предала бы, ты знаешь, держись за это, вот твоя точка опоры. Мы — не ровня. Лев не спит с гиеной. Моника, львица моя, оставь меня стервятникам.