Борис Виан - Сердце дыбом

— Ого, — перебил его ризничий, — а меня-то вы не предупредили, отче, я же сломаю шею!

— Дьявольское отродье! — огрызнулся кюре. — У тебя же есть крылья, как у летучей мыши!

— Я уже давно не летал, — возразил ризничий. — Каждый раз, как попробую, столяр принимает меня за дичь и всаживает в задницу заряд соли.

— Ну а сломаешь шею, туда тебе и дорога.

— Смотрите, вам же хуже будет, — процедил сквозь зубы ризничий.

— Это без тебя-то? Да я только и мечтаю от тебя избавиться.

— Хм, — вмешался Жакмор, — вы позволите мне высказать свое мнение? На мой взгляд, вы подобны двум полюсам магнита. Один без другого не мог бы существовать. Без дьявола ваша религия в некотором роде лишилась бы смысла.

— Приятно слышать такие речи, — сказал ризничий. — Слышали, отец мой? Я оправдываю вашу деятельность.

— Пошел прочь, гадина, — сказал кюре. — Грязная, вонючая тварь.

Но ризничего так просто было не пронять.

— А самое подлое с вашей стороны это то, что вы все время отводите мне неприглядную роль, я никогда не возражаю, и вы же еще меня поносите. Недурно бы иногда меняться местами.

— А когда в меня швыряют камнями? Скажешь, не ты их подстрекаешь?

— Если бы это было в моей власти, вас бы закидывали почаще, — злобно буркнул ризничий.

— Ладно, заткнись! — оборвал спор кюре. — И не забывай о своих прямых обязанностях. Богу нужны цветы, ладан, богатые дары, золото, елей, чудесные видения, ему нужны юноши, прекрасные, как кентавры, сияющие бриллианты, краски солнца и зари, а ты торчишь тут, отвратительный и мерзкий, как паршивый осел, да смердишь на всю ризницу… Поговорим лучше о другом, пока ты не вывел меня из терпения. Я сказал, что выкину тебя из гондолы, и это не подлежит обсуждению.

— Ну, а я не упаду, — холодно отчеканил ризничий и изрыгнул язык пламени, который опалил волосы на ногах кюре.

Святой отец скверно выругался.

— Господа, прошу вас! — воззвал Жакмор.

— В самом деле, — заговорил кюре учтивейшим тоном, — чему обязан удовольствием видеть вас?

— Я проходил мимо, — объяснил Жакмор, — и решил проведать вас.

Ризничий встал.

— Я вас покидаю, отец мой, — сказал он. — Не буду мешать вам беседовать с господином, как его там?

— До свидания, — сказал Жакмор.

Кюре соскребал с ног обгорелые волосы.

— Как поживаете? — спросил он.

— Все в порядке, — ответил Жакмор. — Я приходил нанять работников. В доме опять намечаются переделки.

— Все в том же духе?

— В том же. Ее сводит с ума мысль, что с детьми может что-нибудь случиться.

— Но мысль, что с ними ничего не может случиться, будет сводить ее с ума не меньше.

— Совершенно верно. Сначала я подумал, что она просто паникует. Но теперь исступление, с которым она оберегает их, признаюсь, даже внушает мне некоторое уважение.

— Какая изумительная любовь! Какая святая блажь! Какие изощренные предосторожности! А они хоть понимают, как она о них заботится?

Жакмор замялся. Об этой стороне дела он никогда не думал.

— Не знаю… — неуверенно протянул он.

— Эта женщина — святая, — сказал кюре. — А между тем она никогда не бывает в церкви. Чем это объяснить?

— Ничем. Надо просто признать, что это никак не связанные друг с другом вещи. Вот вам и объяснение.

— Что ж, признаю, признаю.

Они помолчали.

— Ну, я пойду, — сказал Жакмор.

— Да-да, — кивнул кюре, — пойдете.

— Так я иду, — сказал Жакмор, попрощался и впрямь пошел.

12 маюля

Небо хмурилось и заслонялось броней сернистых туч. Веяло холодом. Зловещие ноты зазвучали в доносившемся издалека шуме моря. Тусклый предгрозовой свет разлился в парке. Последняя модернизация уничтожила землю; в пустоте торчали лишь редкие уцелевшие после избиения деревьев кустики и травяные кочки. Нетронутой осталась и гравиевая дорожка, разделявшая невидимую площадку на две равные части.

Тучи сползались все теснее, при каждой новой смычке раздавался глухой рокот и вспыхивало красноватое зарево. Казалось, небо над кряжем собиралось сборками, и, когда окончательно провисло свинцовым мешком, наступила мертвая тишина. Но ненадолго: в ее недрах возник и стал постепенно крепнуть протяжный голос ветра. Сначала легкий стремительный вихрь просвистел по карнизам и трещинам, затем он стал разрастаться в шквальный рев; ветер сверлил каменные громады, трепал и пригибал к земле деревья и кусты на скалах, гнал перед собой первую волну холодных брызг. Вдруг небо раскололось, точно старое фаянсовое блюдо, и разразилось градом. На крышу обрушился бешеный шквал градин, они ударялись о черепицу и разбивались в мелкую ледяную пыль. Еще немного — и густая пелена обволокла дом. Градины высекали искры из усыпавшего дорожку гравия. Взбаламученное море закипело и поползло на берег, точно черное молоко.