Борис Виан - Сердце дыбом

Может, вымостить весь парк? Керамической плиткой. Белой. Но отраженные солнечные лучи могут повредить детским глазкам; если, например, однажды ясным жарким днем перед солнцем окажется прозрачное чечевицеобразное облачко, вроде лупы, сконцентрированный пучок лучей обрушится на парк, белая плитка отбросит свет со страшной силой, и он перекинется на детей… они бегут, пытаясь заслонить глаза ручонками, но, ослепленные безжалостной стихией, слабеют и падают, навек лишившись зрения… Смилуйся, Боже, пошли дождь… Я положу черную, Господи, черную плитку! А впрочем, плитка слишком жесткая, вдруг они поскользнутся — после дождя так скользко, так легко упасть, раз, и Ноэль летит на землю. Никто из взрослых, к несчастью, не видел падения, никто не знает о скрытом под пышными кудрями переломе черепа, а братья, как обычно, не слишком церемонятся друг с другом, и вот он без сознания, он бредит, никто не понимает, что с ним, дети не помнят, доктор ничего не знает, и вдруг череп раскалывается, верхушка отлетает, точно крышка, и вылезает косматый монстр. О, нет! Ноэль, не падай, осторожней!.. Да где он?.. Ах да, все трое спят, вот они, рядом со мной. Посапывают в своих кроватках… — тише! не разбудить бы их!.. Но ничего такого не может произойти, если пол будет упругим и мягким, как резиновый коврик — ага, это именно то, что надо: пол из резины! постелить слой резины… А если загорится? Ведь резина горит, плавится, они увязнут ногами в горячей резине, задохнутся дымом — нет-нет, все не то, от добра добра не ищут, надо сделать так же, как стены, исключить контакт с землей да и все, надо снова позвать работников, пусть прибавят к стенам невидимый ковер из пустоты; пока его будут монтировать, дети посидят в доме, а потом — никакой опасности… Ах да, небо, помню-помню, но я же решила: сначала обезвредить землю…

Клемантина встала. Жакмор, конечно, не откажется еще разок сходить в деревню за мастерами. Глупо было не сделать все за один раз, но сразу всего не предусмотришь, хоть постоянно думаешь и передумываешь, коришь себя за упущения, стараешься их исправить, изобретаешь что-нибудь новое — а как же, ведь надо устроить для детей идеальный мир, безопасный, стерильный, удобный, чтобы они в нем жили как в белой яичной скорлупке, положенной на пуховую подушку.

80 декамарта

Жакмор договорился с мастерами и собрался домой, но было еще только утро, времени впереди много, и, проходя мимо церкви, он решил заглянуть к кюре, чьи оригинальные воззрения его живо интересовали. Он вошел в просторное эллипсоидное помещение, где царил художественный полумрак; с наслаждением, как знающий цену жизни человек, вдохнул духовную атмосферу храма и толкнул приоткрытую дверь ризницы, обозначив свой приход легким стуком.

— Войдите, — сказал кюре.

Он был в нижнем белье и скакал через веревочку посреди маленькой, заставленной утварью комнаты. Ризничий, развалившись в кресле со стаканом сивухи в руке, придирчиво наблюдал за ним. Из-за хромоты прыжки получались не слишком изящными, однако в целом кюре недурно справлялся с упражнением.

— Добрый день, — сказал ризничий.

— Мое почтение, господин кюре, — сказал Жакмор. — Я проходил мимо и решил проведать вас.

— Правильно сделали, — заметил ризничий. — Хотите дернуть стопарик беленького?

— Бросьте притворяться деревенщиной, — строго сказал кюре. — В доме Божием подобает изъясняться слогом возвышенным и благолепным.

— Но ризница, отец мой, это, так сказать, уборная при доме Божием, — возразил ризничий. — Здесь можно и расслабиться.

— Дьявольское отродье, — проговорил кюре, испепеляя его взглядом. — Не понимаю, для чего держу тебя при себе.

— Согласитесь, — сказал ризничий, — я вам весьма кстати как наглядное пособие. Да и для ваших представлений незаменим.

— Кстати, — сказал Жакмор, — что вы задумали к следующему разу?

Кюре прекратил прыжки, аккуратно сложил скакалку и запихнул ее в ящик комода. Потом взял не первой свежести полотенце и все время, пока говорил, растирал им свой упитанный торс.

— Это будет нечто грандиозное… — Он провел полотенцем под мышкой, потом поперек живота, покрутил головой и продолжал: — …затмевающее великолепием все светские зрелища, в которых эффект достигается за счет демонстрации голых тел. А главное, я изобрел необычайный способ приблизиться к Господу. Вот послушайте. Церковный хор мальчиков, посреди невероятно пышной процессии, в великолепных костюмах, пройдет отсюда до Бастьенова поля, где будет ждать золотой воздушный шар, привязанный к земле тысячью серебряных канатиков. Я поднимусь в гондолу под звуки пневматического органа, шар взлетит, а когда он поднимется достаточно высоко, я выкину за борт ризничего. Сам Всеблагой Господь улыбнется, глядя на это блестящее празднество и торжество света над тьмой.