Владимир Кунин - Ночь с ангелом

– Ладно, ладно. Дай тебе Господь, Анатолий, разума, спокойствия и Веры.

– Михаил Александрович, а можно я на прощание спрошу вас… Только вы не обижайтесь на меня.

– Спрашивай, конечно.

Отец Михаил знал, какой сейчас последует вопрос. Он его сам себе задавал тысячи раз!…

Знал, о чем сейчас спросит Толик. И не ошибся.

– Вот вы, Михаил Александрович, университет кончали, исторический факультет…

– И Духовную Академию тоже, – улыбнулся отец Михаил.

– Хорошо, пускай… А вот вы сами-то в Бога верите?

Отец Михаил помолчал, подумал, как лучше ответить, и спросил:

– Ты такую писательницу Веру Панову читал?

– Нет.

– Хорошая была писательница. У нее в повести «Времена года» у одного нашего архиепископа за границей, на каком-то конгрессе, спросили: «Ваше преосвященство, вот вы такой известный ученый, философ, современный человек, вы сами-то в Бога верите?» А он и ответил: «Я сопровождаю уходящую из мира идею, и в этом моя общественная функция». Сейчас, Толя, времена меняются с точностью до наоборот. Поэтому я отвечу тебе так: в наступающие дни Беззакония и Неверия я должен защищать возрождающуюся идею Веры, полагая это не только священным, но и своим чисто человеческим долгом… Не очень сложно?

– Ну, чего тут сложного, Михаил Александрович? – усмехнулся Толик-Натанчик. – Нужно просто кому-то очень-очень верить… Так?

Услышав ясность понимания Толиком своего хотя и искреннего, но чуточку помпезного заявления, отец Михаил на мгновение устыдился собственной нечаянной высокопарности и честно ответил:

– Да. И пожалуй, прав ты…

Как я понял из всего дальнейшего, это был последний день Толика-Натанчика Самошникова в колонии усиленного режима для несовершеннолетних преступников.

Ах, с каким наслаждением я воспользовался бы старинным кинематографическим приемом: детские (или юношеские…) годы героев повествования уходят в «затемнение», и спустя три-четыре секунды экранного времени на темном фоне появляется простенький, как мычание, титр:

«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ».

Или – вариант номер два. Тоже достаточно оригинальный:

«ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ».

Это уже что-то из Дюма, но вполне приемлемо. На экранах всего мира появлялось сотни тысяч раз. Особенно в немом кино.

Третья редакция того же спасительного титра тоже была частенько использована, но несла уже более кокетливую и интригующую интонацию:

«А СПУСТЯ ДЕСЯТЬ ЛЕТ…»

После такого драматургического изыска автор и режиссер обычно легко и спокойно переходили к событиям, происходящим с уже повзрослевшими героями…

Если же по ходу развития второй половины сюжета неожиданно становилось непонятно, «кто есть кто?» и «кто кому дядя?», а объяснение этому провальчику нужно было искать именно в том легкомысленно выброшенном десятилетии, на выручку приходил еще один свеженький и спасительный приемчик – «информация в диалоге»:

ГЕРОЙ. А помнишь, дорогая, как мы с тобой отдыхали в санатории Совмина и встретили там одну даму с таким пушкинским именем?

ГЕРОИНЯ. Людмила? В смысле – «Руслан…».

ГЕРОЙ. Нет.

ГЕРОИНЯ. Татьяна Ларина?

ГЕРОЙ. Нет!

ГЕРОИНЯ. Ольга?

ГЕРОЙ. Нет, нет! У нее еще муж в то время был секретарем Свердловского обкома партии…

ГЕРОИНЯ. Наина?!

ГЕРОЙ. Да! «О витязь! То была Наина…»

Все… И больше ничего не надо. За этими скупыми строками сразу же встает широкое полотно политической жизни всей страны того времени…

И совершенно не нужно тоскливо перечислять приметы опущенных десяти лет, так ловко вычеркнутых всего тремя словами:

«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ».

Я клянусь, что ничего подобного не говорил!

В свое время я был достаточно опытным киносценаристом, чтобы не пользоваться такими обветшалыми и проржавевшими элементами сюжетных конструкций, как пояснительные надписи на экране.

«ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ». Это сказал Ангел!

Этот здоровенный, белокурый и голубоглазый сукин кот деловито посмотрел на свои, прямо скажем, неслабенькие часы фирмы «Радо» – тысячи за две с половиной долларов – и объявил, что до Питера осталось минут пятьдесят и он лучше быстренько доскажет мне эту историю, потому что я из-за своего дурацкого любопытства могу вообще застрять в Том Времени на веки вечные!…

Что, между нами говоря, меня бы вполне устроило! Таким образом мы с Иришкой продлили бы себе жизнь на десяток лет и попытались бы избежать тех ошибок, которые успели наделать за это время. Да и Катюха-внучка стала бы восьмилетним ребенком. С этим ее возрастом у меня связаны самые радужные воспоминания! Мы снова показали бы ей Канны, Ниццу, Париж… Опять свозили бы ее в Зальцбург, в Испанию… Ей тогда так понравилась Испания! Когда мы привезли ее туда во второй раз, уже десятилетней, она разразилась целым потоком стихов – для ее тогдашнего возраста, по-моему, вполне пристойных: