Владимир Кунин: Клад

— Ты никак в Бога веришь? — спросил Петрович, разглядывая иконки и распятие.

— Это предметы искусства и старины. Антиквариат. Так сказать, наследие предков, — холодно ответил Генка.

— Чего ты мне мозги пудришь? — усмехнулся Петрович. — Что я, твоих предков не знал? У них отродясь такого не было.

— Я не о своих предках, а о наших общих.

— У нас с тобой общих предков ни хрена не было. Не вкручивай.

В комнату влетела маленькая Юлька. Теперь у нее на голове красовалась замечательная спортивная шапочка для горнолыжников.

— Так хорошо, Ген? — закричала она с порога.

— Теперь порядок. И кончай с этой безвкусицей! Поехали. Я готов!

Когда все вышли из комнаты, оказалось, что Вера сидит в прихожей и ждет их. Вместо бабьего платка на ней была такая же, как у Юльки, горнолыжная шапочка.

— Другое дело, — сказал Генка. — А то черт-те что напялят на себя!.. Что из города привезти?

— Михаила. — Вера загадочно улыбнулась, глядя Генке в глаза.

— Я серьезно, тетя Вера!

— Я еще серьезней, — ответила Вера и долгим нежным взглядом одарила прифранченную, чуточку нелепую, тощую фигуру Михаила.

Михаил стоял, боясь пошевелиться. Петрович с уважением посмотрел на Веру. Генка ничего не сообразил:

— Тьфу! Живет, как на облаке. Но иногда совершенно не понять!

— Почему же! — вдруг развеселился Петрович. — Очень даже все понятно! Вперед, орлы!

Все трое двинулись к выходу.

— Мишенька... — тихо окликнула Вера.

Михаил остановился как вкопанный, испуганно повернулся:

— Чего?..

— Ты бы полуботинки-то надел, — ласково посоветовала Вера. — Что же ты в одних носках на улицу! Холодно, дождик...

«Чао, бамбино, сори...» — пела Мирей Матье. Ее голос несся из открытого окна единственного в поселке трехэтажного дома, где жил Петрович.

«Чао, бамбино, сори...» — вторил знаменитой француженке не лишенный приятности другой женский голос под аккомпанемент баяна.

Петрович неловко вылез из мотоциклетной коляски, с гордостью прислушался:

— Ксюшка репетирует. С пластинки учит. Любую мелодию на лету ухватывает.

Он тряхнул термосом с золотом, смущенно добавил:

— Если нам за эту штуковину чего-нибудь отвалят — сразу же ей аккордеон справлю и пианину куплю.

— Не пианину, а пианино, — поправил его Генка.

— Все равно куплю, — упрямо сказал Петрович. — Сейчас переоденусь, порубаем и двинем. Ксюша беляши делает — пальчики оближете! — Петрович открыл своим ключом дверь и с порога заорал: — Ксения! Мечи на стол! В область едем!

Музыка разом оборвалась. Из комнаты выскочила жена Петровича с баяном в руках, в стареньком синем тренировочном костюме. Она была чуть моложе Петровича и сохранила на своем широком добром лице пятидесятипятилетней казашки следы веселой, разгульной степной красоты.

— Здравствуйте, Ксения Мухаммедовна, — церемонно поклонился Генка.

— Привет, ребята! — счастливо улыбнулась Ксения Мухаммедовна и рванула на баяне какой-то дурашливый проигрыш. — Петрович, солнце мое! Как здорово, что ты пришел так рано. Приготовь чего-нибудь пожевать. Я просто с голоду умираю.

Петрович поскреб в затылке, осторожно покосился на Генку и Михаила:

— А что, обеда нету?

— Миленький! Ну откуда ему взяться! — рассмеялась Ксения Мухаммедовна. — Я же еще никуда не выходила. Зашиваюсь! Мне к завтрему нужно чуть ли не всю Мирей Матье выучить. Будь другом, сделай чего-нибудь перекусить!

— Нет вопросов, — легко сказал Петрович. — Репетируй, репетируй. А чего сделать?

— Да брось яички на сковородку, колбаски порежь, лучку с маслицем постным. Пошуруй, может, банку какую-нибудь консервную найдешь... Чайку завари, — весело посоветовала Ксения Мухаммедовна и запела: «Чао, бамбино, сори...»

Спустя час Генка, Петрович и Михаил в оранжевых шлемах катили на мотоцикле в направлении областного центра.

Петрович с термосом в руках сидел в коляске. Генка хоронился от мокрого встречного ветра за спиной Михаила. Ехали молча. Наконец Генка не выдержал, сказал с неодобрением:

— Ни черта не, понимаю! Как можно так жить в вашем возрасте?

— А как? — легкомысленно спросил Петрович.

— Семья все-таки. Без обеда, без хозяйства, без мысли о завтрашнем дне. Студенты!

Наверное, Петровичу это никогда не приходило в голову, поэтому он только недоуменно пожал плечами. Михаил чихнул и, стараясь преодолеть шум мотоцикла, прокричал:

— Любить надо, Гена!

— Что любить?! — не понял Генка.