Владимир Кунин: Цирк, цирк, цирк (рассказы)

Но репетировать не пришлось. Прибежали директор цирка, инспектор манежа, главный режиссер. Они долго и тихо разговаривали с Михаилом Михайловичем, а потом все вместе пошли наверх в кабинет директора.

А через полчаса на общем собрании всех работников цирка было решено, что выступление должно состояться. Заслуженного артиста беспокоить не стоит, вечером в манеж выйдет Михаил Михайлович, а завтра-послезавтра руководство даст указания на дальнейшее.

До начала представления Серафима не могла найти себе места.

Она то мчалась к верблюду и начинала лихорадочно расчесывать его свалявшуюся шерсть, то бесцельно стояла у клеток с «ребятами», сосредоточенно глядя на металлическую сетку, отгораживавшую лисиц от зайцев. Всматривалась долго, до ряби в глазах, ни о чем не думая, ничего не понимая. И вдруг, очнувшись, вздрагивала, как от удара. Медвежонок, собрание, крик, Михаил Михайлович — все громоздилось одно на другое, и события прошедшего дня заставляли биться ее сердце мелко и часто, как во время болезни. Обедать она не пошла и с ужасом ждала начала представления.

Ассистент клоуна уже шел одевать свинью и на ходу молча сунул Серафиме в руку капустную кочерыжку. Скоро первый звонок...

Совершенно растерянная, она начала жевать кочерыжку. Сочный хруст привел ее в себя. Она отшвырнула кочерыжку и с отвращением подумала о себе: «Господи, как же это я лопаю капусту в такое время...»

Раздался первый звонок.

И Серафима вдруг очень ясно представила себе, что сегодня ей придется делать все то, что в обычные дни делал Михаил Михайлович. И так же хорошо, четко и быстро.

Она помчалась к инспектору манежа и на большом чистом листе бумаги написала названия всех реприз и порядок вывода зверей на арену. Лист она повесила у занавеса в артистическом проходе и побежала готовить животных к работе.

Она одевала собак, сортировала рыбу для морских львов, застегивала намордники на медведях и усаживала лисиц и зайцев в маленькие переносные клетки.

Серафима не заметила, как началось и кончилось первое отделение. Она не слышала, как директор цирка сказал Михаилу Михайловичу:

— А знаете, ваш руководитель номера действительно заболел... Жестокий сердечный приступ. Я только что из гостиницы. У него врач...

— Очень жаль. — сказал Михаил Михайлович. — Успокойте его, пожалуйста. Все будет в порядке.

Он повернулся и увидел Серафиму, запрягавшую гуся в игрушечный фаэтон, в котором сидела Мика, маленькая обезьянка.

— Сейчас начинаем, Серафима Петровна. Все как всегда. — Михаил Михайлович сказал это так же спокойно, как говорил каждый вечер, но Серафима вдруг разволновалась. У нее затряслись руки, и сердце опять забилось мелко и часто...

Первые звуки выходного марша почему-то успокоили ее. «Все как всегда», — подумала она и взглянула на Михаила Михайловича.

Старший дрессировщик внимательно прочел повешенный Серафимой лист.

— Спасибо, доченька, — сказал он и вышел в ярко освещенный манеж. С этой секунды все страхи и волнения покинули Серафиму. «Все как всегда...» Быстро и уверенно она подавала животных в манеж, принимала их за кулисами после выполненного трюка, подтаскивала и уносила реквизит, переодевала лисиц и зайцев.

Серафиме смертельно хотелось хоть краешком глаза глянуть в манеж, но на это не было совершенно времени, и только приглушенные тяжелым бархатным занавесом смех и аплодисменты, доносившиеся с арены, говорили Серафиме, что ничего страшного не произошло, что все идет прекрасно, что «все как всегда»!

«Сейчас последняя реприза, — подумала Серафима. — Уже ведут слона».

— Сима, в сторонку! — крикнул кто-то.

Занавес приоткрылся, пропуская слона на арену, и Серафима на мгновение увидела смеющиеся лица зрителей, большой красный ковер, Михаила Михайловича и белую ленту барьера вокруг манежа. Обессиленная и счастливая, Серафима зарылась лицом в тяжелые складки занавеса и слушала нарастающий гул аплодисментов.

Она была счастлива. За зрителей, за Михаила Михайловича, за себя, за всех на свете!

Чья-то рука опустилась ей на плечо. Серафима вздрогнула и повернулась. Перед ней, тяжело опираясь на палку, стоял заслуженный артист в распахнутом пальто, без шляпы... Он смотрел поверх ее головы на закрытый занавес, откуда неслись аплодисменты. Он был очень бледен и прерывисто дышал, крепко держась за плечо Серафимы. Ей стало страшно жалко его. Захотелось успокоить его, сказать, что все в порядке, «все как всегда», но заслуженный артист приложил палец к губам и почти шепотом сказал: