Владимир Кунин - Пилот первого класса

Мы шли втроем из медпункта на стоянку, и мой Серега со своим толстопятым медвежьим юмором что-то ему клепал на меня, а он смеялся и разглядывал меня так, словно увидел впервые. А один раз чуточку приотстал и за спиной Сахно подмигнул мне. Держись, мол, старик! И мне это, не скрою, очень понравилось... И я ему взял и тоже подмигнул. Мол, держусь, Василий Григорьевич!..

Казалось бы, пустяк? Мелочь, как говорит Котька Климов, а все-таки приятно.

Около нашего самолета никого не было. Ни техника, ни моториста.

Селезнев взлетел и ушел с пассажирами в Котлинск, а Сахно решил смотаться на вышку КДП.

— И я с вами, — заявил я.

— Куда?

— На вышку.

— Тебе-то что там делать?

— Людей хочу посмотреть, себя показать. Поздороваться я имею право? Вы что-нибудь о моральном кодексе слышали? Об элементарной вежливости вам что-нибудь известно? Я две недели в коллективе не был!

Сахно удивленно посмотрел на меня.

— А я тебе что, не коллектив? — спросил он.

— Вы диктатор. Тиран.

— Вот я тебе сейчас вмажу... — сказал Сахно.

— Во, во, — с удовольствием констатировал я. — Это вы можете! Чего доброго...

— Пошли, — сказал он. — Только быстренько.

И мы пошли на вышку диспетчерской службы. Мы еще поднимались по лестнице, а я уже слышал голос Надежды Васильевны.

— И чего тебе здесь надо? — прошипел Сахно. Он осторожно приоткрыл дверь диспетчерской. Гонтовой решал кроссворд. Надежда Васильевна сидела за пультом и кому-то передавала «погоду»:

— ... Погода за девять тридцать — облачность четыре балла, кучевая. Нижняя кромка семьсот. Видимость шесть. Направление ветра двести тридцать градусов. Пять-шесть метров в секунду. Давление аэродрома семьсот шестьдесят четыре. Температура двадцать три градуса...

Сахно тихонько подошел к ней сзади и присел на стоящий рядом стул. Она повернулась, увидела его и на мгновение даже зажмурилась от счастья. А потом улыбнулась, ну прямо как девчонка, и такая стала красивая, что я просто обалдел!

А мой Серега сидел как мышка, тупо ухмылялся и заглядывал в сводку погоды, будто для него сейчас ничего интереснее на свете не было.

Надежда Васильевна взяла своей маленькой рукой его лапу и, тревожно и радостно разглядывая каждую морщинку на его лице, сказала в микрофон:

— Повторяю: борт четыреста восемнадцать. Я Сантонин. Погода за девять тридцать. Облачность четыре балла, кучевая. Нижняя кромка семьсот. Видимость шесть. Дымка. Направление ветра двести тридцать, пять шесть метров в секунду. Давление аэродрома семьсот шестьдесят четыре. Температура двадцать три градуса...

Я вдруг отчаянно загрустил, вышел на цыпочках из диспетчерской и спустился по лестнице вниз. И чего мне, дураку, там нужно было? Словно в окошко подглядел...

Я шагал к техучастку и думал о том, что сегодня же, не откладывая, обязательно напишу письмо в Москву, Лене. Я ни на секунду не забывал эту потрясающую девчонку, а ее фраза: «Ох черт. Напрасно мы все это...» — у меня до сих пор в ушах.

Меня немного замотала «химия». Да и, честно говоря, я все чего-то ждал, какого-то события, после которого я сяду и напишу письмо ей. А может быть, я просто не знал, о чем мне ей написать?

— Дима, вам куда? — услышал я.

Я повернулся и сильно стукнулся коленом о переднее колесо мотоцикла. За рулем сидел Виктор Кириллович. Как он умудрился так незаметно вплотную подъехать ко мне?

Наверное, у меня был очень растерянный вид, потому что Азанчеев рассмеялся и сказал:

— Теперь я понимаю, что вас следовало спрашивать не «куда вам», а «откуда вы». Итак, откуда вы, Дима?

— Из Москвы, — глядя ему прямо в глаза, ответил я.

— О-о... — с уважением произнес Азанчеев. — А куда?

— На техучасток.

— Садитесь, — сказал он. — Подвезу.

Я плюхнулся в коляску, мы не торопясь запылили через все поле.

— Вы очень изменились за последнее время, — сказал Азанчеев и улыбнулся.

— А как же! — ответил я. — Сейчас во мне происходит становление личности... Так называемый период преобразования характера... Юность уходит, приходит зрелость. Я сейчас должен быть самым дисциплинированным вторым пилотом системы гражданской авиации...

— Наконец я слышу речь не мальчика, но мужа! — заметил Азанчеев.

— Это верно, мальчику такое в голову не придет, — подтвердил я. — Вы слышите речь моего командира, дедушки русской сельскохозяйственной авиации Сергея Николаевича Сахно.

— Тогда вы все равно молодец, — сказал Азанчеев. — Обладать такой незаурядной памятью...