Владимир Кунин: Привал

Васильева внимательно вглядывалась в толпу, кого-то искала. И вдруг увидела пожилого старшину Степана Невинного.

Старшина стоял в окружении нескольких солдат и штатских и внимательно слушал старенького, аккуратно одетого поляка, который рассказывал, наверное, что-то печальное, потому что у всех стоящих вокруг были грустные лица. А неподалеку от них маленький бродячий оркестрик настраивал свои немудрящие инструменты.

— Невинный! — крикнула Васильева и повернулась к шоферу: — Тормози! Невинный, черт бы тебя побрал! Иди сюда!..

Старшина мгновенно пожал руку польскому старичку и побежал к «доджу».

— Где ты шляешься?! Тебя с собаками не сыщешь!

— Ох, Екатерина Сергеевна... Товарищ майор!.. Здесь такое было, — с ласковым восхищением проговорил Невинный. — Товарищ майор Бжезиньский... Помните, командир минометчиков? В начале сорок четвертого у нас лежал... Так он у них теперь — «батюшка»! И все — честь по чести! Так службу вел, ну просто...

— Тебе-то что? Ты что, верующий, что ли?!

— Да ведь как сказать... Когда за две войны тебя не зацепит ни разу, поневоле во что-нибудь поверишь, — улыбнулся Невинный.

— Садись в машину немедленно! Нам еще хозяйство разворачивать на новом месте... И так времени нет ни черта, а ты здесь лясы точишь с местным населением!

Старшина неловко полез в низенький кузов «доджа», а на звук голоса майора Васильевой уже продирался сквозь толпу капитан Анджей Станишевский и отчаянно кричал:

— Екатерина Сергеевна! Катя!..

В какую-то секунду Васильевой показалось, что кто-то зовет ее по имени, она удивленно вгляделась в толпу, никого знакомых не увидела и рявкнула на водителя:

— Чего варежку раскрыл? Давай двигай!

— Ой, товарищ майор, вы какая-то нервная сегодня, — с привычной фамильярностью личного шофера сказал младший сержант и искоса подмигнул сидевшей за его спиной сестричке.

Медсанбатовский «додж» уже заворачивал в боковую уличку, а вслед ему сквозь шум, песни и разноголосицу ожившей площади несся крик капитана Станишевского:

— Катя Васильева! Катя!..

Но маленький штатский оркестрик — гитара, барабан, аккордеон, труба и кларнет — во всю уличную мочь грянул знаменитое танго «Милонга», и голос Станишевского потонул в общем гаме...

И на все это внимательно смотрел обросший молодой человек в крестьянской тужурке, сшитой из грубого шинельного солдатского сукна, в разбитых сапогах и старенькой вязаной шапочке. Он держал облезлый велосипед, улыбался, когда его хлопали по плечу, отрицательно покачивал головой, когда ему предлагали сплясать или выпить. Он был так похож на всех остальных, что отличить его от любого местного жителя было совершенно невозможно. Однако если бы с ним заговорили, а он ответил, то поляки мгновенно бы в его речи заметили иностранный акцент. И это тоже, пожалуй, никого бы не удивило и не насторожило. Ибо сегодня он мог бы назваться кем угодно — лужицким сербом, которые уже лет триста населяли районы Одры и Шпрее, да так и сохранили присущий только им акцент в немецком и польском языках, чехом, югославом, пригнанными сюда на работы еще несколько лет тому назад...

Пару раз парень задумчиво оглянулся на окна второго этажа небольшого дома, где у подъезда стояли польские и советские автоматчики и несколько легковых машин — «эмки», «виллисы», «хорх» и даже один старенький «газик», на котором прикатил взвод охраны.

Почти половину фасада дома занимала обшарпанная золоченая вывеска: «Ресторан и кабаре „Цум гольденен адлер“», что в переводе должно было означать: «Под золотым орлом». На витринном стекле первого этажа было начертано трогательное признание: «Каффе унд бир — дас лоб их мир» — «Кофе и пиво — вот что мне любо».

За окнами этого кабаре шло летучее совещание командного состава польских и советских подразделений, освободивших этот городок три часа тому назад.

Расположение помещений было классическим для заведений подобного типа: первый этаж — ресторанчик с небольшим танцевальным пятачком у маленькой эстрады. Там же — небольшая закулисная часть, кухня, подсобные помещения для посуды, провизии и второй, «черный» выход в небольшой дворик, имеющий, в свою очередь, прямое сообщение с одним из переулков, прилегающих к площади.

На втором этаже размещался небольшой игорный зал с одним большим столом для рулетки и несколькими столиками для игры в кости и карты. К игорному же зальчику примыкали хозяйские апартаменты.

Сейчас нижний, ресторанный зал был разгромлен, и поэтому совещание происходило на втором этаже, в сохранившемся игорном зале. Старшие офицеры польских и советских войск стояли вокруг большого стола с рулеткой и слушали сообщение командира польской дивизии генерала Януша Голембовского. На польских мундирах смешались советские и польские ордена, на русских кителях и гимнастерках — польские и советские награды. Полтора года (а чего стоил каждый день!) они воевали вместе. Между ними уже давно не было никаких «межсоюзнических» дипломатических отношений, никто не стеснял себя в выборе выражений, когда дело не двигалось с места или шло наперекосяк.