Максим Осипов: Человек эпохи Возрождения

Люблю, люблю, люблю! Последнее “люблю” Лора почти шепчет, смотрит прямо на него. Или показалось?

Он быстро идет домой, берет первую попавшуюся вазу, с тряпочкой, на которой та стоит, потом — в цветочный на углу:

— Белых, красных! Следите только, чтоб нечетное число!

Где он может найти исполнительницу? — В артистической. Туда, до конца и наверх. Он не знает, как у них — у артистов, у музыкантов — принято. Вероятно, как и в любом деле: если тебе что-то надо, пойди и возьми. Раньше всех.

С цветами он, кажется, перестарался. Лора, одетая уже обычным образом — свитер, джинсы, — более удивлена, чем обрадована.

— Мерси. — Когда Лора говорит, а не поет, то голос у нее низкий, чуть хриплый. И слишком маленький, как ему кажется, для певицы рот.

— Ну что, Лорка! — восклицает из угла артистической курящая брюнетка. — Хорошего я олигарха тебе привела?

Над достатком в его кругу потешаться не принято, но тут другой круг.

— Устали? — сочувствует он Лоре. Вблизи на лице ее, несмотря на молодой возраст, уже заметны следы старения. Морщинки вокруг глаз, черточки. Истинный возраст устанавливают именно по таким маленьким признакам. Сколько ей? Лет двадцать восемь — тридцать.

Брюнетка разглядывает вазу и, не стесняясь его присутствием, кричит:

— Лорка, да это ж гермеска!

— Только салфетка. Фирма “Hermes” — это прежде всего текстиль, они не производят цветочных ваз, — поясняет он. — Кстати, правильно говорить не “Гермес”, а именно так — “Эрме€”, название французское.

— Век живи — век учись, — притворно удивляется брюнетка. А как называется его фирма? И чем занимается? Она хотела бы знать, кому перепоручает заботу о Лоре.

Как у них быстро все! Фирма называется “Тринити”.

— “Тринити”! — восклицает брюнетка. — Лорик, ты слышала? “Тринити”!

— Дело в том, что вначале нас было трое. А занимаемся мы…

— Наемными убийствами, да? — подсказывает брюнетка.

Лора: он должен извинить ее подругу, она успела выпить вина. Конечно, можно не реагировать.

Заглядывает дядька какой-то с поцелуями, поздравлениями.

— Ты живая? Нет? Можно приложиться к мощам? — Обнимает Лору, слишком, кажется, откровенно.

Еще глупый высокий парень: очень жизненно, у меня, говорит, сейчас, не поверишь, такая же байда, с девушкой расстаюсь. Уходят, все уходят. Они — всё, одни. Интересные в целом люди, он не встречал таких. Она позволит себя проводить? На машине, машина рядом. — Да, спасибо, он очень добр. Не совсем еще вышла из роли.

Села, глаза прикрыла, волосы — по краям подголовника из бежевой кожи. Машина не производит впечатления на Лору, та не делает по ее поводу ни единого замечания.

— Устали? — снова спрашивает он.

Да, естественно, волнение, сцена. Аспирантам почти никогда не дают сольный вечер.

— А музыканты всегда волнуются перед концертом?

— Конечно. Что за вопрос? — Лора удивлена.

— Зачем волноваться? Летчик, допустим, или хирург — они не волнуются так перед своей работой. Хотя речь там идет о жизни, а тут… — Кажется, он догадывается: — Тут — о славе, поэтому?

Лора смеется:

— Нет.

Нет, отвечает Лора, если б сегодня я неудачно спела, то никто бы не умер… Но оказалось бы, что я не певица, понятно? Так что там, конечно, о жизни, а тут — о смысле жизни, о содержании, теперь понятно? — Честно говоря, не очень… — Вот, приехали. — Она живет тут? Это что? — Общежитие консерватории. — Так Лора не замужем?

— Как теперь говорят: все сложно.

Он был бы рад продолжить разговор…

— О том, насколько все сложно?

— Нет, о содержании, о смысле. — Он сбит с толку, смущен.

— Как это было? — Он ведь ни слова ей не сказал про концерт.

Если честно, то ему трудно судить. Так как он впервые присутствует на концерте.

— Ничью участь, — произносит Лора, — чистосердечные признания не облегчали.

Откуда такая уверенность?

У Лоры очень белая кожа. Насколько он понимает, ей следует реже бывать на солнце. Так что в Землю Обетованную он ее не зовет, и в Грецию, и в Италию. Не съездить ли им в Норвегию?

— Это было бы мило, — отвечает она уклончиво.

Грузинский ресторанчик, прогулка у Новодевичьего. Он каждый раз дарит ей что-нибудь дорогое, гермески всякие, по выражению ее черноволосой подруги. Движение души, он ничего не ожидает в ответ, кто помешает ему быть добрым? Между ними происходят разговоры: что же именно сложно? — Она не станет всего рассказывать. Пианист, дирижер, композитор, автор философских книг, творческая личность — тот, с кем она пела Пуленка, — он не помнит? И хорошо, что нет. — Философских, надо же! — Да, философских, музыковедческих, эротических, в высшем смысле, он понимает? Пишет оперу из жизни царской семьи. Лора исполнит в ней партию Матильды Кшесинской. Готово два акта. — А своя семья у творческой личности есть? — Не одна. Вот уж где сложно, так сложно! Зачем спрашивать? Не ее это тайна, не только ее. — Надо будет выяснить, что за тип, — думает он без ненависти. Ревновать — глупо. Глупо и оскорбительно. Вечное наше стремление — кем-нибудь обладать. Всякий человек — не средство, а цель, — утверждает Евгений Львович.