Максим Осипов - Человек эпохи Возрождения

Сорок минут назад ушел Рафаэль — они опять больше слушали музыку, чем играли, — заниматься в последние две недели не было ни времени, ни желания — сначала Рафаэль, напевая, покачиваясь, сыграл что-то старое, довольно красивое, в общем — куда ни шло, но потом — он сам просил познакомить его с современными авторами, они поставили записи — и у него возникло убеждение, что ему просто морочат голову. Два с половиной месяца — столько он занимается музыкой — конечно, не очень большой срок, но кое-какой опыт уже у него имеется — он слышал и венских классиков, и Шостаковича, и знал, например, что Штраусов было два, и что любить Иоганна Штрауса — дурной тон, а на Чайковского можно смотреть и так, и эдак, тут каждый решает сам. Еще он узнал, — Рафаэль любит сплетничать, — что Пуленк — гомосексуалист, а Шостакович — не еврей, и что три четверти — трехдольный размер, а шесть восьмых вопреки очевидности — двух. Но то, что он слышал сегодня, — как фамилия этой женщины? — такое — нравиться, доставлять радость, а зачем еще существует искусство? — нет, не может.

Не лучше обстоит дело и со священной историей, с самой популярной в мире книгой, этим сгустком человеческой мудрости. Масса немотивированного насилия — и кто-то будет его осуждать за ворон? — брат убивает брата, отцу велено резать сына, без объяснений — пойди и убей, истребляются народы — что плохого они сделали? Сеул — Евгений Львович его поправляет — Саул — да, за что он наказан? За гуманное отношение к пленным? Человечество все же очень продвинулось по сравнению с древностью. Я никого не угнетаю. А, простите, потоп? Нет, он вежливый человек, он не станет никому ничего высказывать, он даже собирается изучить все до конца и самым внимательным образом, хоть и трудно, конечно, читать огромную, перегруженную подробностями книгу, в которой совсем нету юмора. Он таки пожаловался в прошлый раз, и Евгений Львович обещал сегодня кое-что рассказать, но, видно, не судьба, да и что этот милый печальный человек, сильно, видимо, выпивающий, понимает в юморе? Сегодня в любом случае не до юмора, сегодня звонила Лора.

А вороны, чтоб уж покончить с воронами, — это злые, грязные, помоечные птицы, разносчики инфекций. Они нападают на детей, клюют их в головы. Возле консерватории живет ворона, которая курит. Выхватывает у людей изо рта горящие сигареты и курит. Это не россказни — он сам ее видел, в день, когда познакомился с Лорой. Их и свела — ворона.

Он помнит: теплый вечер субботы, вот он выходит из кафе, — группа хохочущих ребят у памятника, ребята смотрят на ворону, в клюве у той сигарета, он идет в сторону, как он узнал потом — Рахманиновского зала, проследить путь вороны, но внимание его отвлечено худой девицей с длинными ногами и волосами. Девица брюнетка. Брюнетки, считается, в его вкусе.

— Музыку послушать не хотите, молодой человек? — спрашивает девица, она стоит у стеклянных дверей — ноги крест-накрест — курит.

Только если она составит ему компанию. Только в этом случае. Что… дают, исполняют, как правильно? Не признаваться же, что раньше не был в консерватории. — Девица кивает на афишу. Крупно: ФРАНСИС ПУЛЕНК, “Человеческий голос”. И еще крупней: ЛОРА ШЕР, сопрано. — Так она составит ему компанию? — Девица довольно откровенно его оглядывает.

— Естественно. — Бросает окурок, идет вперед.

Курточку надо сдать в гардероб. Девица уходит по мраморной лестнице вверх. Успевает разглядеть ее со спины. Ничего. Через минуту и он уже в зале. Где его спутница? Ее не видно, хотя людей мало и сидят они редко. На сцене — молодая миловидная женщина в красном платье, рыжая, с очень белой кожей. Это Лора.

Красное платье, черная телефонная трубка с длинным проводом. Алло, алло, мадам… “Лирическая трагедия — прочтет он в энциклопедии Рафаэля, — произведение высокого гуманизма и драматической силы”. Произведение написано для сопрано с оркестром, здесь исполняется под рояль. О, Боже, пусть он позвонит мне!.. Помимо пения присутствуют элементы театра: Лора довольно ловко передвигается по сцене, задействует стул, подставку для нот — пульт. Провод оборачивает вокруг шеи. Алло, дорогой, это ты? Ты так добр, что снова позвонил? Стул черный, пульт красный, белая Лора с рыжими волосами. Он впечатлен, очень.

Прости мне эту слабость! Лора обращается то к пианисту, то к телефонной трубке, но более всего — в зал. Рассказывает, как отравилась. — Ну что ж, я знаю, что смешна! — умоляет не ночевать в том отеле, где они обычно останавливались, когда посещали Марсель.