Артур Япин - Сон льва

Максим отправился с пузырьками в аптеку на Виа Сципиони, где Гала, судя по этикеткам, их купила, швырнул все на прилавок, словно обвиняя владельца, и с высокомерным видом потребовал анализа. Аптекарь покачал головой, объяснив, что эти средства ни в коем случае нельзя совмещать или чередовать. Два из них вообще выдаются только по рецепту. Аптекарь нашел, где были выписаны рецепты, — в сицилийской клинике. Фамилию врача он не мог разобрать, но когда Максим назвал имя Понторакса, тот подтвердил. Значит ему Гала смогла довериться, чужаку; Максим чуть не потерял сознание от гнева, когда на какой-то безумный миг ему привиделось, как Гала и Понторакс без тени смущения сидят рядышком на старинном унитазе.

Максим сказал, что купит все слабительные препараты, которые есть в наличии.

Аптекарь сначала отказывался, объясняя, что человек, для которого это все предназначено, должен быть серьезно болен: вымершая флора кишечника, внутренние кровотечения, паралич сфинкторов, спайки толстой кишки — но когда Максим стал настаивать и объяснил, что это для него и его семи детей, которые едят одну булку, аптекарь сдался, по большей части потому, что Максим заплатил ему наличными.

На это он потратил все их последние деньги. Не успел он выйти из аптеки, как раскаялся в своем поступке. И вот они лежат вдвоем с Галой в комнате, заваленной слабительным.

Гала покраснела. Он не знал, что она на это способна. Лучше бы ему не знать. Кажется, она вот-вот заплачет. Он не хочет ее видеть такой. Ему хочется, чтобы она снова стала прежней. Он берет ее за руку.

— Ты на них подсела?

Она кивает.

— Когда?

Она пожимает плечами.

— Камера добавляет четыре фунта, — сказала она тихо, — и я хотела убрать их.

— Ты прекрасна.

— Речь не о том, красива я или нет, речь о том, чувствую ли себя красивой.

— Если ты не чувствуешь себя красивой, то кто? Разве ты не видишь, как все на тебя смотрят?

— Фульвани считал меня пухлой.

— Фульвани?

— Сто процентов. И Снапораз тоже. Ты же знаешь, какие киношники придирчивые в этом отношении.

— Значит, ты каждый раз после еды искусственно вызываешь рвоту?

— Нет, что ты!

Максим показывает ей найденный им препарат.

— Ну, иногда, — признается она и смотрит на него, как перед приступом — пристально, огромными глазами.

Как я мог не заметить?

**- Потому что я гораздо умнее тебя, — Гала осторожно смеется.

— Мы можем завязать?

Как ему объяснить, что чем она стройнее, тем уверенней себя чувствует?

— Давай больше не будем об этом. Я уменьшу дозу.

— Почему ты мне сразу не сказала?

— Тебе? Ну уж нет, тебе в последнюю очередь, — говорит она удивленно, словно это само собой разумеется. — Ты так меня любишь!

Когда мне исполнилось четыре года, меня отправили на воспитание к монахиням в Сан Винченцо. Я привык к большим обнаженным рукам и декольте моей матери, а сестры были упакованы с головы до пят. Такого я никогда не видел. Когда они сажали меня на колени, я начинал рыться в складках их одежд, в поисках кожи, но запутывался в рясах, как комик, который не может найти проход в занавесе. Я с удивлением наблюдал за их жизнерадостностью, сконцентрированной исключительно на лице. Из полнокровных щек и пухлых губ, зажатых между платком и воротником, рвалась женственность. Я представлял себе, как жизнь рвалась из них, как воздух из шарика, если его сильно сдавить. Они носили широкие капюшоны, которые на каждом шагу, пружиня, вздымались вверх и вниз, словно аисты, пробующие крылья в гнезде, поджидая благоприятного ветра, чтобы вырваться на свободу.

В ночь накануне дня Святого Винченцо было шествие. Монахини поставили меня посередине длинной процессии, дали в руки свечку и зажгли ее.

— Помни: свеча не должна погаснуть, иначе расплачется Божья Матерь! — наставляли они меня.

Однажды я довел до слез собственную мать тем, что упал в воду. Если она была безутешна из-за того, что я никак не мог контролировать, то сколько же боли я причиню Святой Деве Марии тем, что я полностью держал в своих руках? Перед церковью на площади сильно дуло, а нам еще предстояло идти за город и по мосту перейти Марречью, [234] Марречья (Marrechia, итал.) — река в Римини. где всегда бесчинствовал морской ветер. От страха у меня кружилась голова. Ответственность лежала на моих плечах таким тяжелым грузом, что казалось, я не могу пошевелиться. С мольбой я посмотрел на свою мать, стоявшую в сторонке, но она сияла и лишь подняла большой палец в знак того, что костюм мне очень идет. Все это время ветер трепал пламя моей свечи, словно хотел отодрать его от фитиля.