Чарльз Дэвис - Мания

— Нет. То есть ты не колдун. Но они так говорят. Они говорят, что ты колдун и Инквизитор тебя сожжет.

— Кто называет меня колдуном? — Когда я рассказал о своей встрече с Фактором, мавр не рассмеялся, как прежде, а печально улыбнулся и взъерошил мне волосы. — Тогда, может, и так.

— Я не верю.

— Хорошо сказано. Жаль, что достаточно веры остальных. То, что люди называют ведьмой или колдуном, редко имеет какое-то отношение к колдовству. Это вопрос веры. И если они верят, что я колдун и должен быть сожжен, тогда меня представят колдуном и сожгут. Наши с тобой слова и дела не имеют большого значения. Это как история о бегущем в панике лисе. Когда его спросили, почему он бежит, он сказал, что слышал, будто мулов силой заставляют работать. Остальные звери рассмеялись, стали спрашивать лиса, разве он похож на мула. Нет, ответил лис, но если завистники назовут меня мулом и меня поймают, кто уличит их во лжи?

Затем мавр вернулся к работе. Брешь еще не была заделана, а в тот день к вечеру он должен был провести воду вниз. Правда, я думаю, не только работа побудила его отвернуться. Он не был так радужно настроен, как хотел меня убедить. Заложив камнем брешь, он вздохнул и сказал: «Эти acequia… Как ни трудись, они всегда где-нибудь да разваливаются».

Шип-шип. Когда мои родители заснули, я сунул за пазуху ломоть хлеба, большой кусок лярда, [17] Лярд — свиной жир. связку перцев и тихонько выскользнул из дома. Признаю, в выборе провизии я не учел, что мавр мог сохранить прежние пищевые пристрастия, но вряд ли хоть какой-то аспект того внезапного побега был продуман. Как ни взгляни, мой план был неосуществим. Даже если бы мавр располагал необходимыми деньгами и каким-нибудь средством передвижения, вряд ли ему удалось бы сбежать, а без денег и хотя бы мула побег в Северную Африку был совершенно невозможен. И момент оказался неподходящим: чистые небеса, полная луна. Мы отбрасывали тени почти такие же резкие, как днем. Беглеца непременно обнаружили бы. Что касается желания бежать, здесь все зависело от мавра. Достаточно сказать, что его задержало особое представление о свободе, кое я не совсем понимал до недавних пор, до того момента, когда получил предупреждение о вашем предстоящем визите.

К тому отчаянному поступку меня подтолкнули не слова Инквизитора или Фактора, не спокойствие мавра, не все усиливающаяся враждебность жителей деревни, а быстрота, с которой от него отвернулись другие дети. Не я один был очарован мавром; большой толпой мы следовали за ним по горам, открыто не повинуясь нашим родителям, однако после появления Инквизитора мои сверстники забыли детские удовольствия ходьбы, разговоров, рассказов, шуток и ловли луны в ручье и вскоре выкрикивали оскорбления мавру, направлявшемуся по своим делам. А он вел себя так, будто ничего не изменилось, но я понимал, что если его бросили бывшие спутники, то изменилось все.

Конечно же в душе мавр не был так невозмутим, как хотел казаться. Когда я прокрался в его крохотную хижину, где едва хватало место для лежанки и очага, и легко тронул его за плечо, он вскочил, едва подавив испуганный вскрик. Затем в прямоугольнике лунного света, проникавшего сквозь низкий дверной проем, он узнал незваного гостя и притворился спокойным, думаю, ради меня, поскольку его дыхание оставалось частым и прерывистым от столь внезапного пробуждения. Когда я выложил ему свой план, его дыхание стало более ровным, вероятно, из-за мелькнувшей безумной надежды, но затем он улыбнулся и сказал:

— Значит, мы отправляемся на последнюю прогулку?

Я употребил слово «но», поскольку задним умом понимаю, что все его надежды угасли так же быстро, как появились, и он просто потакал мне.

В прогулке при луне есть особенное удовольствие, и я думаю, что, когда мы украдкой, шип-шип, покидали деревню, не было человека счастливее меня. Я спасал своего друга, и мы были одни на горе, окутанные магией пронизанной светом ночи. Каждый шаг в лунном свете сам по себе кажется путешествием, а посеребренный пейзаж превращает любой маленький выступ, любое дерево в отдельное событие. Лишенный резких углов и мельчайших деталей, очерченных дневным светом, ночной пейзаж дышит в ритме вашей ходьбы, как будто договорился с ней о создании личной совершенной гармонии, где нет барьеров между вами и миром, лишь тайный сговор красоты и согласия. Именно ночная ходьба более всего примиряет меня с самим собой, моим миром и заключенными между ними соглашениями.