Илья Штемлер - Завод

Лошадь вздернула голову, заслышав скрежет засова, и нетерпеливо стукнула передними копытами.

— Поплавок… Мальчик мой, — проговорил Юсуфов. Он достал квадратик сахара.

Медленно взмахнув ресницами, жеребец потянулся к угощению.

— Ну что, Иван Николаевич, как он с виду?

Старик, не отвечая, задрал рукава пиджака, обнажая тонкие белые руки, и подошел к жеребцу. Лицо его было серьезно.

— Ой, ударит, — испугалась Лариса.

Конь повернул в ее сторону голову и тряхнул гривой… Все рассмеялись.

Старик точным скользящим движением пригладил круп жеребца, по-особенному, тыльной стороной ладони прощупал ребра, почку, заглянул в зубы.

— Хорошего порядка жеребец, — заключил Иван Николаевич. — Чем растираете?

— Флюидом, — торопливо ответил конюх Вася, вытягивая по-солдатски свои длинные руки.

— С зеленым чаем?

— Нет, — растерялся Вася. — На опии. Сахар свинцовый кладем.

— Чай зеленый настаивай. Хорошая штука… И повыше забирай, когда трешь…

Вася промолчал и принялся готовить Поплавка к запряжке. Он по-хозяйски сложил весь приклад у коня, чтобы сподручнее было обряжать, и ловким движением принялся обматывать бинты. Это нравилось жеребцу. Он сам попеременно подставлял конюху свои скульптурные ноги.

— Добро-то, а? — хмельно бормотал Вася. — Мне б такие… Я бы в ансамбле песни-пляски такое выдавал…

Кирилл следил за всем этим внимательно и восторженно. Ему хотелось погладить коня, дотянуться до нетерпеливо подрагивающей кожи или угостить сахаром. Он незаметно взглянул на Юсуфова — попросить, что ли, кусочек?

— Ногавки, — командовал Юсуфов. — Чек… Ты, Вася, готовь шарабан.

Долговязый конюх повернул к наезднику небритое лицо, удивленно вытаращив маленькие плутоватые глазки.

— Шарабан, шарабан, — повторил Юсуфов. — Покатаем гостей… Не платить же фельдшеру за визит.

— Дак ведь конь-то, Степан Петрович… Старшего класса жеребец… Можно считать, весь сезон чистый крэг, а вы… унижение ему такое вправляете…

— Сказал — шарабан, — оборвал Юсуфов и повернулся к старику: — Не забыли, как вожжи держать, а?

Иван Николаевич взволновался. Он потер ладонями о брюки и задвигал тощими плечами. Острое лицо его напряглось и порозовело. И, переводя взгляд с наездника на коня, он не знал, что и ответить.

— Не забыл, не забыл, — проговорил за него Юсуфов, следя за работой конюха.

— Власть употребляют, — довольно громко бормотал Вася, заканчивая обряжать. — Крэгового жеребца в шарабан, как паршивого лошака… Полюбовницам удовольствие, а жеребцу нарушение режима. Ясно дело… А ишшо за водку отматерил… Порядочки на конюшне, куда там…

— А что это такое? — громко произнесла Лариса, пытаясь заглушить Васино недовольство.

— Чек, — ответил Юсуфов и провел взглядом по тонкой фигуре девушки. — Чтобы лошадь морду вниз не опускала. Резвость падает, — и, повернувшись, он бросил конюху: — Не ворчи. Тоже, умник… Пусть дистанцию пройдет под нагрузкой, — однако в тоне наездника звучала виноватость.

Конюх ничего не ответил, лишь движения его стали короткими и злыми.

Все пространство ипподрома, похожее на овальное блюдо, освещалось ртутными лампами, и бледно-сиреневая ледяная дорожка казалась выложенной мириадами драгоценных камешков, каждый из которых переливался своим особым оттенком. А пустующие ярусы трибун подчеркивали эту острую неестественную красоту.

По беговому кругу проносились рысаки в легких одноосных американках. Обычная вечерняя работа лошадей… Поплавок, вытянув морду, тревожно встречал и провожал остренькими ушами проносившихся лошадей.

— Подбери вожжи-то, распустил, как сопли, — проворчал Вася. То, что ездку будет вести старик фельдшер, было для конюха неожиданной глубокой обидой. И он, не стесняясь Ларисы, длинно и запутанно выматерился.

Шарабан мягко присел под тяжестью четырех человек, спрямляя рессоры. Было тесновато. Лариса прижалась к Кириллу. Ее глаза нетерпеливо блестели в предвкушении езды…

— Большую резвость не задавайте, — Юсуфов улыбнулся Ларисе. — Так. Пусть согреется жеребец… Трогайте.

Шарабан резко дернулся вперед, завалив седоков к спинке сиденья. Все мощнее отхлестывая задними ногами, Поплавок набирал резвость. Он чувствовал непривычность коляски и чужие руки наездника. Однако старик вел себя все уверенней, и это передавалось жеребцу, успокаивая его, выравнивая легкую рысь — тротт в энергичный мах.

Сделав четверть круга, Иван Николаевич принял жеребца на вожжи, и Поплавок, требуя свободы, высоко задрал голову и часто заработал ногами, переводя мах в резвую. При этом голова его казалась неподвижной, лишь равномерно покачивался горизонт, изломленный крышей манежа. Воздух свистел в переплетах шарабана. Блики ртутных ламп мелькали тоннельными огнями метрополитена…