Владимир Шуля-Табиб - Ты плохо убил его, док!

Комбат вырвал из рук деда мешок, тот развязался, из него посыпались пачки денег — не афгани, не доллары и не рубли — на полу валялись пачки царских сторублевок с портретом Екатерины Второй, «катенек». Никак дед прибабахнутый? «Эй, тарджимон!» — кликнул комбат.

— Я здесь! — подскочил невысокий таджик.

Дед закряхтел и вдруг скрипуче заговорил по-русски:

— Не надо переводчик. Я сам тебе скажу все, я еще немного помню русски, мне хватит. Я смотрел ташкентский телевизор, радио слушал, чтоб мало-мало не забыть.

— Откуда же ты вообще знаешь русский? А, дед?

— Я скажу тебе, — спокойно кивнул дед, — скажу. Мне девяносто лет, умереть мне не страшно, так что я скажу тебе правду. Пятьдесят четыре года назад, в 1926 я с Данияр-беком через Термез ушел сюда. Было мне тогда 35 лет… А до этого я учился в Ташкенте, в русской школе, мечтал стать русский офицера, да. Потом война был в 1914 году, я заработал Георгий и стал унтер-офицер, да. Потом пришли большевики, я не хотел лезть русские дела, вернулся домой, а вы все равно достали, шайтаны красные. Я ушел в Чарджоу, затем в Термез к Данияр-беку. Мы храбро сражались до самого 1926 года, но вас было слишком много, да. Как мух на дохлой лошади.

— Кого это — нас?

— Вас, вас — голытьбы, захотевшей враз стать баями. Бандиты Буденного вырезали целые кишлаки… вот как ты сейчас. И Данияр-бек сказал: «Хватит! Эту войну нам не выиграть. Нас слишком мало, бессмысленно дальше губить сынов Аллаха, надо уходить…» И мы ушли сюда, на древнюю землю, где люди живут по законам Шариата, как велел Аллах, да.

Старик говорил и говорил, неспешно и размеренно, словно читал молитву, а иногда это было похоже на то, как судейский чиновник зачитывает приговор. Стоявшему рядом солдату уже порядком надоело это бормотание, он было вскинул автомат, комбат жестом остановил — успеется, пусть говорит

— Мы ушли и ждали, ждали так долго, что ждавшие умерли, и начали умирать дети ждавших, да. Уже нет никого из тех, с кем я пришел… Но я всегда верил, что еще встречусь с вами, буду стрелять вас и вешать, как бешеных собак! Но Аллах решил иначе: я встретился с вами, когда стал немощен, когда ноги не могут ходить, а руки уже не держат винтовку. И вы убили моего сына и внуков, да…

— Ну, ладно, дед, все это понятно — перебил наконец Король. — А деньги-то, деньги эти допотопные тебе зачем? И за место в раю платить надо?

— Деньги? — усмехнулся старик — И про деньги скажу. Я видел по телевизору стадион в Ташкенте, где бесстыжие голые девки бегали перед тысячами чужих мужчин, да. И я мечтал о том, как попаду когда-нибудь в Ташкент, куплю билет на тот стадион, сяду в самом первом ряду и буду смотреть. На поле будут стоять виселицы, там будут вешать вас, а я буду плакать от радости!

Старик со свистом втянул в себя воздух, качнул головой.

— Аллах решил иначе — ну что ж… Убейте меня, я уйду к Аллаху, к семье моей, к сыну и внукам… Я прожил свою жизнь, и мне нечего делать на одной земле с вами!

Старик закрыл глаза, опустил голову и, казалось, уснул. У комбата задергалось левое веко — после давней контузии. Он поднял автомат и тут же опустил его.

— Легкой смерти захотел, дед? От пули гяура и прямиком в рай? Не-е-е-т, я не стану тебя убивать! Я оставлю тебя здесь одного живого во всем твоем долбаном кишлаке, и ты будешь медленно подыхать от жажды, тоски и бессилия! И последнее, что ты увидишь — это тучи мух над трупами твоих детей и внуков! Понял, козел вонючий?

— Товарищ капитан, «Медведь» на связи!

— «Медведь», я «Барсук» прием!

— Барсук, почему нет доклада? Ты закончил работу? Как насчет трехсотых и сто двадцатых?

— Медведь, я Барсук. Трехсотых нет, сто двадцатых нет, работа закончена. Прием.

«Традиционный наш идиотизм — военная феня! Трехсотые, сто двадцатые — почему раненым и убитым присвоили такие символы? — с каким-то непонятным раздражением вдруг подумал Гольдин. — Тайны русской связи: снаряды — огурцы, танки — коробочки! Пришлите мне бронебойных и осколочно-фугасных огурчиков! В маринаде!»

— Хорошо, Барсук! Сработаешь так же кишлачок Джида — орден твой! Давай побыстрее, через полчаса «вертушки» будут там, а тебе топать пять километров, да и припекать стало на улице — 36 Цельсия! Попутного ветра в жопу!

— Есть, товарищ Медведь!

Комбат вышел на площадку меж домами.

— Лейтенант, строй роту! — Комбат вернулся к старику.

— Нет, дед! Нельзя тебя оставлять: даже незаряженное ружье раз в год само стреляет. Нигматуллин!