Роберт Кормер - Шоколадная война

- Я медленно начинаю, — сказал Бьювейс. Он был неплохим парнем, правда, он не блистал в учебе, но всегда производил приятное впечатление, жил со всеми в мире и не имел врагов. — Проверьте меня через неделю.

- Класс засмеялся, и шутка понравилась Брату. Губер также засмеялся, признав своей улыбкой слабинку в напряжении. Он находил, что в последние дни в его классе смеялись даже над тем, что было совсем не смешно, просто потому, что иногда нужно было немного отвлечься. Все смеялись, пока не подошла очередь фамилий, начинающихся на R. Все знали, что может произойти, когда прозвучит фамилия Рено, но через смех все как бы игнорировали ситуацию.

- Фонтейн?

- Десять!

Где-то в душе у Лайна прогремел взрыв аплодисментов.

- Удивительно, Фонтейн. Чудесное явление духа чести.

Губер с трудом удерживался, чтобы лишний раз не оглянуться на Джерри. Его друг сидел тихо и напряженно, костяшки пальцев его кулаков были белы. Распродажа длилась уже четыре дня. И на этот раз Джерри снова скажет «нет», уставившись в какую-нибудь точку прямо перед собой, неподвижно и отстраненно. На какой-то момент забыв обо всех своих страхах, Губер пытался приблизиться к Джерри, когда за день до того после тренировки они покинули поле. Но Джерри его оттолкнул: «Мне надо побыть одному, Губ. Я знаю, что ты хочешь спросить: почему я сказал «нет»?»

- Перминтьер?

- Шесть.

И тогда снова сгусток напряжения. Джерри был следующим. Губер вслушался в роковую паузу, словно весь класс задержал дыхание.

- Рено?

- Ни одной.

Пауза. Можно подумать, что, используя ситуацию, Брат Лайн будет быстро проскакивать мимо фамилии Джерри. Но каждый день в учительском голосе пела надежда, и каждый день Лайн получал от него негативный ответ.

- Сантусси?

- Три.

Губер выдохнул вместе со всем классом. Вдруг, Губеру захотелось увидеть, что же Брат Лайн записывает напротив фамилии Сантусси. Он смог увидеть лишь дрожащую руку Лайна, который был в ожидании смертного приговора, уготованного каждому из них.

Короткие и жирные ноги Табса Касперса несли его тучное тело через жилой квартал с рекордной для него скоростью. Ему казалось, что он не едет, а летит, потому что одно из колес его велосипеда было кривым, правда Табс уже где-то попытался его выправить – у него не было денег на новое. Факт, что его пришпоривала отчаянная нужда в деньгах, и он был вынужден носиться по городу, как сумасшедший, от одного дома к другому, таская на плече сумку с шоколадом, стуча в двери и нажимая кнопки звонков. Он был вынужден делать это украдкой – так, чтобы отец с матерью не смогли его застать за этим занятьем. Вероятность встретить отца была невелика, потому что тот постоянно был у себя на работе, на пластмассовой фабрике, но не встретиться с матерью было сложнее. Она была просто помешана на машине. Как говорил его отец: «Медведю не сидится дома. Он садится в машину и куда-нибудь едет».

Левое плечо Табса начало болеть от веса взятого им шоколада, и он перевесил свою ношу на другое плечо, используя момент, чтобы, спрыгнув с бордюра и подпружинив телом, легко перекинуть ремень сумки через голову. Он уже продал три коробки и положил в кошелек шесть долларов, но этого, конечно, было недостаточно. Он был в отчаянии. Он не знал, в помощи какого дьявола он нуждался, чтобы до наступления темноты еще что-нибудь продать, но в последних шести домах, где он успел побывать, никто больше не хотел покупать его шоколад. Он сохранял каждый цент из своей выручки и даже вытащил из отцовского кармана грязные заблудшие долларовые монеты, когда тот последним вечером, шатаясь в легком подпитии, пришел домой. Табс ненавидел это занятье – лазать по карманам, тем более у своего отца. Он поклялся вернуть ему деньги как можно быстрее. Вопрос: когда? Табс не знал. Деньги, деньги, деньги. Они становились постоянной потребностью его жизни. Деньги и его любовь Рита. Его выручка только и позволяла сводить ее в кино и потом купить кока-колу. Два-пятьдесят за каждый билет в кино и пятьдесят центов за два стакана колы. А его родители попросту ее ненавидели. Каждый раз ему нужно было тайком улизнуть из дома, чтобы затем с ней встретиться. Он разговаривал с ней по телефону только из дома Оззи Бекера. «Она того же возраста, что и ты», — говорила ему мать, когда было так важно, чтобы сам Табс был хотя бы на полгода ее старше. «Все правильно – она «ищет возраст», — говорила ему мать. Что еще она могла сказать? Внешность Риту не подводила. Она была настолько прекрасна, что у Табса всё внутри тряслось, словно нагрянуло землетрясение. Один, ночью в постели он мог забыть обо всем и думать только о ней. И теперь назавтра был ее День Рожденья. Он собирался купить ей подарок – такой, о каком она мечтала – браслет, который она увидела в окне ювелирного магазина в центре Блекса. Он был ужасен и прекрасен. Он весь сверкал и сиял всеми цветами радуги. А ужасен он был своей ценой на этикетке: $18.95 плюс налог. «Хон», — она никогда не называла его Табсом. — «Вот, чего я хочу больше всего на свете». Боже - $19.52, налог на продажу составлял пятьдесят семь центов. Он знал, что таких денег у него не было.