Йозеф Винклер - Кладбище мертвых апельсинов

В Неаполе во время поста четыре вола тащили по широким улицам к балкону королевского дворца огромную, величиной с четырехэтажный дом, пирамиду на больших колесах, увешанную мясом. На балконе стояли Их Величества и прочие знатные персоны. На самой верхушке пирамиды стояла золоченая статуя короля, а прямо под статуей были привязаны четыре живых теленка. По взмаху королевского платка бедняги бросались на пирамиду и начинали грабить. Сотнями они стояли вокруг и набивали мясо за пазухи своих схваченных поясом белых просторных халатов. Некоторые вместе с мясом срывались с пирамиды, падали и ранеными или мертвыми оставались лежать на земле. Те же, кто был внизу, вытаскивали мясо из халатов мертвецов. В следующее воскресенье пирамида была увешана птицей: живыми гусями, индюшками, утками, в следующее, третье воскресенье на пирамиду вешали различные хлеба и снова бедняки набрасывались на еду, и вновь были погибшие. В четвертое, последнее воскресенье поста, на пирамиде висели различные виды свежей и сушеной рыбы, и опять были погибшие. В тот раз даже пятьдесят волов не смогли сдвинуть с места тяжелую пирамиду, чтобы подтянуть ее под балкон королевского дворца. К пятидесяти волам припрягли еще двадцать. Но и семьдесят волов не сдвинули пирамиду с места, и, чтобы тянуть ее по мостовой, с галер пригнали триста рабов, которым с великим трудом удалось дотянуть увешанную рыбой пирамиду к королевскому дворцу.

Когда перед раненным в драке сардинцем неожиданно возник карабинер, он застегнул пиджак на кровоточащей груди, обнял своего врага, чтобы защитить его от ареста, и замертво упал на землю. О высокочтимая шуйца Господа моего? Что за боль пронзает тебя? Сколь глубоко входит в тебя гвоздь, сколь жестоко он ранит тебя? От чистого сердца благодарю тебя за эту боль и молю о прощении моих грехов. О бесценная рука! Покаянно целую тебя. Вдова сардинца остригла свои длинные черные волосы, обвязала ими руки своего убитого мужа и закричала: «Carosa me!» Украшенная маргаритками четырнадцатилетняя девочка, плача, села перед телом своего убитого отца, ножницами отрезала прядь своих волос и положила ее на две окровавленные, голубые по краям, раны на его груди.

Душа священника, обезглавленного за то, что указал убийцу, доверившегося ему на исповеди, произнесла устами убийцы, который, в противоположность священнику, был оставлен в живых: «Я постараюсь заполучить тебя и завладеть тобой. Я буду глубоко вздыхать о тебе и стремиться к тебе до тех пор, пока не получу тебя на вечные времена и не сожру тебя». Немецкий турист, у которого украли бумажник, посетовал на нерасторопность итальянского правосудия. На следующий день, когда туристу нужно было покидать Италию, его провели в комнату, где он обнаружил вора со своим украденным бумажником в руке, висящим в петле.

На пьяцца Навона в Риме стоял мужчина, язык которого был вытащен наружу при помощи особого зажима, а руки связаны за спиной. Его окружали сотни людей. Они орали и ругались. «Этот проклятый язык, – сказала женщина, – который вы здесь видите, оскорблял нашу Мадонну. Он заслуживает куда большего наказания! Добрая Мадонна, не причинившая ни одному человеку зла, много помогающая больным и утешающая бедных и просящая за грешников перед Господом нашим Иисусом Христом. И если человек совершил преступление из нужды или в ярости или даже убийство, что может случиться с каждым хорошим католиком, но чтобы так ужасно ругать нашу возлюбленную Мадонну! A lingua maledetta, eh hai bestemmiato il nome delia santissima Madonna!» Смотри, мой Спаситель, здесь безбожное тело, каждый член его греховен и какую же боль оно причинило твоему невинному телу. Пошли мне воздаяние и в наказание, которого я по строгому твоему суду заслуживаю. Не жалей меня, режь, жги, распинай меня и на земле, и в вечности на небесах.

Вместо распятия в руках покойника был зажат карандаш, который я ребенком всегда носил с собой. «У него всегда при себе карандаш!» – сказала тетя. Мои односельчане приспустят флаг, если падет лошадь, и поднимут его, если падшая лошадь заживо придавит меня. Мать молодого самоубийцы, которого я не перестану оплакивать до конца своих дней, должно быть, скажет: «Я так ненавижу этого человека, что даже не плюну на его мертвое тело!» Односельчане отрубят мне голову и бросят ее, и у нее вырастут дьявольские крылья, и она на десятилетия повиснет над деревней, паря в воздухе над домами, словно предостережение и памятник, как трагические маски над театральным входом.