Йозеф Винклер - Кладбище мертвых апельсинов

Одетая в черное женщина, у которой на лбу выступили капельки пота, склонилась над свежей могилой и читала надписи на траурных лентах, на венках. Когда я проходил мимо и она заметила, что я ее разглядываю, она зло посмотрела на меня. Повсюду на могилах стояли каменные статуи Иисуса с пасхальной хоругвью. Раны на его руках и ногах были недавно покрашены. На деревянной табличке убранной и разукрашенной, как торт ко Дню матери, могилы цветными пластиковыми цветами и бумажными гирляндами было выведено «Наша любимая мамочка». «Маленький ребенок с улыбкой на лице: «Сегодня я могу не ходить в школу (хлопает в ладоши), потому что сегодня будут хоронить мою мать…» Блуждая среди могил, я сказал себе, что смогу потратить на поиски могилы Фридриха Геббеля еще два, в крайнем случае три дня. Если сегодня я не найду ее, завтра я поеду на матцлайнсдорфское кладбище и буду искать дальше. Я не буду обращаться к кладбищенскому начальству, чтобы узнать, где должна находиться его могила. Если мужчина или старуха, которые, как и я, одной ногой стоят в могиле, спросят меня, ищу ли я какую-то определенную могилу, я, конечно же, скажу: «Да», но я хочу найти эту могилу сам, вы понимаете, и для этого я прочитаю надписи на тысячах могил. Проискав могилу Фридриха Геббеля более часа и не найдя ее, я вышел с кладбища и пошел в гостиницу, чтобы выпить минеральной воды, а затем в мясную лавку. По дороге на кладбище я чуть не подавился двумя булочками с колбасой, а от мысли есть мясо на кладбище меня затошнило. «Впервые услышав о вскрытии тела (маленького мальчика Клауса Генриха Плоога), я после этого больше не мог есть сало». Прежде чем снова пойти к могилам, чтобы продолжать поиски, я спросил у юноши, стоявшего у ворот кладбища, где здесь находится туалет. «Пройдите туда!» – сказал он и показал направление указательным пальцем правой руки. Он был сыном смотрительницы кладбища. Ребенок, растущий на кладбище! В кладбищенской церкви девушки и юноши принимали первое причастие. Черноволосый парень заметил, что я пристально смотрел на него. Он испытующе поглядел на меня, а я смущенно отвел взгляд в сторону, вышел из церкви к могилам «Человек должен умереть, поэтому его можно убивать». Перед каждой свежей ямой я застывал в испуге и замешательстве. Более двух часов блуждал я меж могилами матцлайнсдорфского кладбища в Вене, прежде чем обнаружил на окруженном деревьями участке старые могилы. Вскоре я увидел обвитый плющом надгробный памятник, составленный из небольших скромных камней. На памятнике была установлена каменная книга. На ее левой странице было написано: «Фридрих Геббель», на правой: «Кристине Геббель». От усталости, а также из желания побыть поближе к его смертным останкам я присел перед могильной плитой, снабженной закрепленными по углам металлическими водостоками. Как часто в дни отчаяния я взывал к Фридриху Геббелю, а не к Богу. «Придумать пушку достаточно большую, чтобы зарядить в нее Землю и выстрелить ею Богу в лицо».

В деревне еще не кричал ни один павлин, ни один петух. Станки еще не включили, фабрики не открыли, автобусы, доставляющие рабочих в их пропахшие смазкой и ржавчиной норы, еще не покатили по асфальту. О солнце в это время еще не было и речи. Утро едва забрезжило, когда негритянский парень лег на меня, прижал свои темные чресла к моим и излился мне в рот. Я крепко держал его черные ягодицы, чтобы он, пока я освобождал бесчисленных белых голубей из его чресл, не бросился бежать в предрассветную мглу, в которой не кричал еще ни один павлин, ни один петух, ни один рабочий еще не протянул руку, чтобы включить станок.

Копна его угольно-черных волос нагрелась на солнце, когда мы меж овечьими отарами шли по маковым полям. Почему, в самом деле, могилы не делают в форме гробов, спрашивал я себя, когда мы стояли в высоком, по колено, клевере, перед растущими в форме гроба желтыми цветами, и кончиком языка я касался его влажных, пульсирующих висков. Всякий желающий мне счастья пусть сам сдохнет от счастья! Поедая свежие зеленые фиги и слушая крики попугаев, которые долгие годы живут на свободе в саду, сидя на одной и той же ветке, я думал о моем восьмидесятилетнем отце, который, вероятно, в этот момент, когда мы едим липкие зеленые фиги из лубяной корзины, своей фамильной ложкой отправляет в рот суп с лапшой. Он унаследовал ложку от отца, но никто из его сыновей не захотел принять передающуюся тремя поколениями семьи ложку из его рук. Пока черноволосый мальчишка на красном клеверном поле прижимал свой член к моему животу, до тех пор, пока его семя не потекло по моей груди, я губами касался крылышек мертвой бабочки.