Йозеф Винклер - Кладбище мертвых апельсинов

Вытянув руки, девушка-туристка и мальчишка-турист с издевкой просили милостыню у беззубой, одетой в черное цыганки. Опираясь на палку, она спешила по лестнице Санта-Мария-Маджоре, положив руку на плечо седобородого монаха в белой сутане с длинными черными четками, которые при каждом шаге ударялись о его бедра. Цыганская девушка, протянувшая туристам пластиковый стаканчик, в другой руке держала куклу-голыша со светлыми искусственными волосами, а затем отдала его маленькой сестренке, которая держалась за руку своей худой двадцатилетней матери. Когда цыганка с девочкой шли к фонтану, девчонка засунула волосы куклы в рот, и мать, взяв у нее куклу, резко бросила ее прямо посреди улицы; не обращая внимания на несущиеся с большой скоростью и сигналящие автомобили, девочка тотчас же кинулась, чтобы поднять лежащего посреди дороги голыша. Увидев, что я проходил рядом с ней, сидящая на подоконнике кошка от страха подавилась куском, который ела. Лилипутка собиралась сфотографировать Капитолий, но, встретившись со мной взглядом, со страха опустила аппарат и, повернувшись, отбежала на два-три шага назад, глядя себе под ноги. Белая кошка хотела перебежать мне дорогу, но, очевидно, почувствовав мои недобрые намерения и напряжение моего тела, остановилась в паре метров от меня и, задержав на мгновение на мне свой взгляд, выпустила когти и резко повернулась. Вокруг ствола скального дуба с японскими фотоаппаратами на шее стояли глухонемые немецкие туристы. Они ощупывали его ствол и вдыхали запах прилипшей к пальцам смолы. Серо-белые голуби, покачивая головками, расхаживали среди цветов. Два негра с извергающим шум диско-музыки приемником, смеясь, крутились вокруг сцепившейся в случке пары собак. Даже сидящая на каменной скамейке рядом с мужем женщина громко смеялась, глядя на случающуюся парочку, в то время как ее муж со злостью углубился в изучение плана Рима. Вчера вечером я надеялся, что проносящаяся с включенной сиреной и голубой мигалкой, словно пуля, выпущенная из пистолета, полицейская машина врежется в голубой туристический автобус. Расположившись на лестнице, на площади Мигеля Сервантеса, откуда открывался бы прекрасный вид на возможную аварию. Если я чувствовал себя несчастным, то в сувенирных лавках Ватикана покупал почтовые марки с портретом нового папы и самые красивые открытки с видами Рима, проводил клейкой стороной по высунутому языку собаки и, наклеив ее на открытку, посылал в Австрию.

Кожа очковых змей лежала у вокзальных рельсов. «Для сумок!» – ответил мне некий голос. «Для сумок!» Я смотрел на широкие головы белых змеиных шкур и, в страхе застыв на месте, не решался перейти через железнодорожные пути, чтобы сунуть в дарохранительницу кладбищенской часовни голову обезглавленной лягушки в епископской тиаре. С окровавленной лягушачьей головой в епископской тиаре я так и стоял на рельсах, пока меня не разбудил шум товарняка. В другом сне я заказывал себе в ресторане «кусок хлеба со змеиным укусом!». Одетый в белое метрдотель подал мне на тарелке кусок хлеба с двумя углублениями от змеиных зубов. Я попросил одного лингвиста установить, ядовита ли была укусившая хлеб змея или нет, потому что я не хочу умирать! «Я не хочу умирать!» – плача, закричал я во сне, и этот жалостный крик и одновременно стон разбудил меня.

Услышав вой полицейской сирены и увидев голубую мигалку несущейся на забитой автомобилями виа Национале полицейской машины, мы, не обернувшись, продолжали идти дальше. Когда машина поравнялась с нами, я увидел, что из ее окон высунулись двое полицейских с направленными на прохожих пистолетами. За машиной, на такой же скорости, следовал бронированный инкассаторский автомобиль, за которым шла еще одна полицейская машина с включенными сиреной и мигалкой. Одинокий пуленепробиваемый жилет висел на внутренней двери стеклянной полицейской будки перед зданием итальянского парламента. Перед тюрьмой одетый в серую форму охранник разговаривал с монахом в черной сутане, пока мужчина выгружал из грузовика и ставил перед воротами тюрьмы сетки затянутых в полиэтилен банок с консервированными бобами. По расслабленным, скучающим лицам карабинеров я понял, что на площади Ротонда не произойдет ничего такого, для чего потребовалось бы их вмешательство. Карабинер черной резиновой дубинкой толкнул дверь полицейской машины и, непрестанно улыбаясь, демонстрировал и друзьям, и врагам свои новенькие, с иголочки, зубные протезы. Мгновение спустя я вздрогнул и прибавил шагу, так как мне стало стыдно, когда я понял, что женщина заметила, как я иду за красивым мальчиком. Ребята, которые, широко расставив ноги, сидели на бортике фонтана на площади Ротонда, с издевкой заулыбались, заметив, что меня взволновали их позы и фигуры. Перед церковью Сан-Джованни в Латерано дежурили не только пара почтовых фургонов, но и все время стоял сине-белый полицейский фургон, полиция в котором в любой момент готова была действовать самым решительным образом. Полицейский лениво нажимал на клавишу «пробел» стоящей в полицейском фургоне механической пишущей машинки, как раз в тот момент, когда руководительница туристической группы вышла из церкви Сан-Джованни в Латерано в окружении просящих милостыню цыганских детей, неся в руках пасхальную хоругвь. Естественно, что карабинеры не попросят меня предъявить документы, когда я, встав перед ними, достану мою записную книжку с изображениями облаченных и высохших тел епископов и кардиналов из Коридора Священников в катакомбах капуцинов в Палермо и стану записывать в нее номер их мотоцикла и захочу засунуть им в зубы свидетельство о смерти, в которое они уже сегодня собственноручно могли бы вписать свои имена, потому что завтра при сопровождении инкассаторской машины на улице Фанфани…